Свет во тьме - Элен Фишер Страница 21

На следующий день Дженнифер, сидя у себя в комнате, нехотя упражнялась в письме на пергаменте. Научиться писать было совсем не так просто, как казалось Кэтрин, у нее самой был красивый почерк, а каракули Дженнифер выглядели так, будто по странице пробежал паук, лапки которого расползались во все стороны. Мало этого, она то и дело ставила кляксы на чистых страницах. К сожалению, даже самое лучшее перо — перо цапли — не способствовало учебе. Рассердившись, что ей не удавалось каллиграфически вывести «Дженнифер Уилтон Грейсон», она в отчаянии бросила перо.

И как всегда, ее живой ум тут же нашел себе другую работу. Она задумалась о том, часто ли Диана пользовалась этим письменным столиком с бюро. Без сомнения, она сиживала здесь и делала записи красивым почерком настоящей леди. И уж конечно, никогда не мучилась при написании своего имени.

Эти мысли заставили Дженнифер больше, чем когда-либо прежде, почувствовать себя чужим здесь человеком. По слухам, все вокруг восхищались Дианой. Единственным человеком, который ее не боготворил, была Кэтрин, но даже она признавала, что невестка была образцом умения держать себя. Кэтрин относилась к Диане с уважением, хотя ревность не позволяла ей полюбить ее. Казалось, дух Дианы так и витает над Грейхевеном, не позволяя Дженнифер чувствовать себя спокойно в этом роскошном окружении.

Дженнифер вряд ли сейчас была способна выразить свои чувства словами, но понемногу начинала разбираться в них. Рассеянно глядя на крышку бюро из ореха, она призналась себе, что расстроена и даже немного завидует. Каждый здесь — или почти каждый — считал, что Диана была настоящим ангелом, леди по рождению и воспитанию. Дженнифер же не была ни тем, ни другим, а потому глубоко опечалилась.

Диана наверняка не была столь безупречна, как о ней говорят. После долгих лет обслуживания пьяниц и грубиянов в таверне Дженнифер выработала несколько циничный взгляд на поведение людей. Она пришла к убеждению, что идеальных людей нет. У каждого свой порок, а может, и несколько.

Что же на самом деле представляла собой Диана?

Одна лишь Кэтрин знала, что Диана была далеко не совершенна. Может быть, пройдут годы, и Грей по-прежнему будет восхищаться Дианой, а отрицательное отношение Кэтрин несколько сгладится.

Впрочем, Дженнифер не знала, как это все будет.

В данный момент она заметила в ячейках бюро какие-то листки бумаги. Может быть, тут-то и кроется ответ. Протянув руку к бумагам, она тут же отдернула ее.

«Бумаги в бюро, — решила она, — не мое дело». Казалось, что никто не трогал их с самой смерти Дианы. А по приезде Дженнифер их и не подумали убрать, потому что тогда она читать не умела. Дверь в эту комнату была наглухо заперта со дня смерти Дианы, и Грей явно не заходил сюда. Когда же она появилась в Грейхевене, бюро на письменном столе было закрыто и на нем лежал густой слой пыли. Никто очень давно не читал этих бумаг.

Нерешительно, то и дело оглядываясь на дверь, хотя она знала, что никто не войдет, не постучавшись, она взяла листки пергамента.

Первый лист был исписан твердым мужским почерком, по всей видимости, рукой Грея. Она начала читать, и у нее захватило дух.

«Моя любимая…»

Это что-то очень личное. Ей, конечно же, не следует его читать, И тем не менее Дженнифер принялась за чтение.

Это было любовное письмо Грея единственной любимой женщине. Хотя она не все разобрала своим неопытным взглядом, общий тон письма угадывался безошибочно, это были слова безрассудно и отчаянно влюбленного человека. Ничто, даже смерть не могла бы разбить эту любовь. Читая письмо, Дженнифер ощутила что-то вроде зависти к Диане, которая сумела внушить такую любовь. Она с трудом читала письмо и тосковала по чувствам, которых сама никогда не испытывала.

В письме было много комплиментов дивной красоте Дианы и ее чудной душе — все, как в обычных любовных письмах. Только вот в последней строчке звучала дикая тоска, будто ее писал сошедший с ума человек: «Прощу вас, дорогая, никогда не оставляйте меня, потому что тогда мне незачем жить. Без вас моя жизнь будет пустой».

Дженнифер внимательно изучила эту строку. Даже восемь или девять лет назад Грей понимал, что для него значит Диана. Он предвидел, что жизнь без нее будет пустой. «Как же он сильно любил ее!» — восхитилась она и без особой надежды размечталась о такой же любви для себя.

Но это было глупое желание.

Осторожно положив письмо на место, она встала и прошлась, потому что устала от столь длительного сидения. Чтобы прочитать письмо, ей потребовался целый час, а если она собирается из этих писем разузнать что-то о Диане, ей придется потратить уйму времени.

«Моя дорогая госпожа Ланкастер…»

Судя по дате, это было первое письмо Грея Диане. Дженнифер надеялась из него узнать, как они впервые встретились и какое впечатление на него произвела его будущая жена. Ей показалось странным, как такой грубый, злой человек, каким она знала его сейчас, мог написать такое учтивое письмо…Не могу передать словами, как я обрадовался счастливой возможности говорить с вами в доме вашего дяди. Так редко можно встретить женщину вашей красоты и доброты…»

Эдвард Грей, облокотившись на низкую изгородь, с восхищением смотрел на огромного вороного жеребца, который щипал травку на лугу.

— Красавец! — воскликнул Грей изумленно.

Кейн О'Нил улыбнулся, увидев восторг молодого человека. Казалось, как и все молодые люди на свете, Грей интересовался только двумя вещами — лошадьми и женщинами. Впрочем, не обязательно именно в таком порядке.

— Это потомок Кримсона, моей первой лошади, — пояснил Кейн. — Кримсон был самым лучшим жеребцом, которого вывел мой отец. А этот, Харикейн, — лучший конь, которого вывел я.

Грей задумчиво кивнул, изучая жеребца, а тот гордо поднял голову, посмотрел на присутствующих и галопом полетел по полю на бешеной скорости, будто хотел показать себя во всей красе. Первым чистокровным жеребцом, привезенным в Виргинию в 1730 году, был Булл Рок, потомок арабского скакуна Дарли, и с тех пор О'Нилы занимались разведением чистокровных лошадей. Грей знал, что Харикейн был последним и лучшим представителем длинной и знаменитой линии.

— Хотел бы я иметь такого жеребца, — сказал Грей. Его слова были обращены к Кейну, но он произнес их, не сводя взгляда с лошади.

— Три месяца назад, когда скончался мой отец, первое, что я решил сделать с его деньгами, это купить хороших лошадей. Лошади в наших конюшнях одна другой лучше, вы же сумели получить лучших лошадей в колонии.

— Да уж, — согласился Кейн безо всякой ложной скромности. — Я выигрывал каждую скачку, на которую выставлял этого жеребца. За последние годы он принес мне большие деньги. К счастью, всегда находятся дураки, которые делают ставки против меня.

— А вы не хотите его продать?

— Нет, не хочу. Даже за весь табак с вашей плантации. Но у меня есть жеребенок от него, черный, как грех. Он — вылитый папаша и, мне кажется, такой же резвый.