Дитя огня - Юлия Крен Страница 21

Арвид пришел в монастырский сад, откуда открывался вид на руины, которые еще не успели восстановить камень за камнем. Эти стены разрушили норманны, такие как отец Вильгельма и его собственный отец Тур.

Юноша резко нагнулся за одним из тяжелых камней, обдирающих ладони в кровь. Послушник чуть не выпустил его из рук, но, стиснув зубы, все же смог поднять его, сделать несколько шагов и взгромоздить на полуразрушенную стену. После этого Арвид почувствовал боль в спине, но быстро наклонился за следующим камнем.

За этим занятием его и застал Годуэн.

– Что ты здесь делаешь? – изумленно спросил аббат.

– То, что мы делаем уже не первый год, – восстанавливаю монастырь.

«Устраняю следы разрушения, – мысленно добавил Арвид, – цепляюсь за надежду на то, что, если постараться, можно все исправить, полностью уничтожить следы войн и набегов и одержать верх над теми, кто убивает, порабощает и грабит».

– Сам по себе? – с сомнением спросил Годуэн.

Арвид молча опустил камень на землю.

– У меня был долгий разговор с графом Вильгельмом, – сообщил аббат и сразу же продолжил: – Он еще раз пообещал оказать нам поддержку в восстановлении монастыря. Без него обитель окончательно пришла бы в упадок. Глубоко в душе Вильгельм хотел бы стать монахом, но влиятельные люди отговаривают его от этого, ведь такой поступок может погубить Нормандию. Вероятно, он уже осознал, что никогда не сможет уйти в монастырь, что этим он бы предал дело своего отца и весь народ Нормандии. Тем не менее он хочет вести праведную жизнь, угодную Богу.

«Почему Годуэн говорит так много и, прежде всего, почему рассказывает это именно мне?» – спросил себя Арвид.

– Если бы он был таким праведным, то не притронулся бы к Спроте! – вспылил послушник и удивился, что говорит с такой яростью, как будто грех Вильгельма – норманна и христианина, окрещенного сына язычника, – обличает его собственные слабости.

Годуэн пожал плечами:

– Человек грешен. И если ему не всегда удается быть таким, каким он хочет быть, это не означает, что он не борется со злом. Вильгельм не может оставить Спроту, это правда. Но он с удовольствием окружает себя монахами.

Последнее предложение аббат произнес медленно, придавая ему особую значимость. Арвид нагнулся за новым камнем, который выскользнул у него из рук и едва не упал ему на ноги. Внезапно послушник понял, почему Годуэн так много говорит и чего от него ждет.

– Нет! – возмутился Арвид. – Я не хочу! Я хочу остаться здесь! Мой дом здесь!

– У нас, людей Божьих, нет дома в этом мире, – строго сказал Годуэн. – Наша жизнь – это всего лишь длинный и опасный путь паломника. Для нас нигде не найдется тихой гавани.

Арвид растерянно посмотрел на аббата.

– Вы отсылаете меня к графу Вильгельму?! – крикнул он.

– Подумай, там тебя не отыщут воины короля Людовика. Рядом с Вильгельмом ты будешь вести праведную жизнь, будешь поддерживать в нем добродетель, будешь приносить пользу нашей обители и всей Нормандии.

«Какое мне дело до Нормандии? – хотел возразить Арвид. – До той земли, где сначала франки стали норманнами, а потом наоборот. Земли, которую противоречия раздирают так же, как и душу Вильгельма, живущего с конкубиной и в то же время мечтающего о жизни монаха-бенедиктинца. Земли, противоречивой, как и он сам».

Арвид решительно замотал головой.

– Да пойми же, – настаивал Годуэн, – Вильгельм не может уйти в наш монастырь, поэтому я посылаю монастырь к нему. Ты, как и другие братья из нашей обители, будешь духовной опорой графа.

– Но у меня нет духовного сана! Я еще даже не принес вечные обеты.

– Именно поэтому мы и можем тебя отпустить. Ты не зависишь от руанского духовенства. Ты будешь молиться с Вильгельмом, будешь обучать его Святому Писанию, станешь его другом. И ты постоянно будешь напоминать ему, насколько важно для спасения его души поддерживать восстановление Жюмьежского монастыря. Позже тебя ожидает великое будущее здесь, в обители, но сейчас ты должен пожить в миру.

Арвид закрыл глаза, но представил не лицо Вильгельма – его он вблизи никогда и не видел. Нет, перед его внутренним взором появился облик женщины, которую он оставил у Спроты, надеясь, что после этого сможет навсегда вычеркнуть ее из своих мыслей. Спрота жила в Фекане, а Вильгельм проводил там всего несколько месяцев в году, но если он, Арвид, будет входить в близкое окружение графа, он непременно снова увидится с Матильдой.

Бог жесток. Ему было мало того, что Арвид пытался искупить свои грехи. Он станет искушать его снова и снова.

В который раз Арвида обуял неистовый гнев. Если бы сейчас он нагнулся за новым камнем, то не стал бы кряхтеть от тяжести, а смог бы с легкостью поднять и бросить его – в возведенную стену, в Годуэна, в монастырский сад.

– Арвид, – не отступал Годуэн, – брат Арвид! Ты сделаешь то, чего от тебя ожидают?

Камень так и остался лежать на земле, гнев остыл, жажда разрушения снова пугала юношу.

– Я никогда и близко не подойду к Спроте, – упрямо заявил он, на самом деле имея в виду близость к Матильде.

Годуэн улыбнулся:

– Уверен, что граф тебя об этом не попросит.

После неудачи Аскульфа прошло три недели. Злилась Авуаза только первые семь дней: потом у нее не было на это времени. Ее посланники принесли новости не о Матильде, а о приближающихся врагах, которым приказали найти и уничтожить очаги сопротивления, такие как ее отряд.

Она узнала об этом посреди ночи и еще до рассвета вместе со своими людьми оставила убогое поселение, защищенное валом. Когда через несколько часов взошло солнце, бретонцы двигались на запад. Они снова уходили от погони.

Авуаза не замечала солнца. В последнее время в ее душе царила тьма, подобно тому как в жизнь слепого Деккура не пробивалось ничего ясного, светлого, яркого. Авуаза снова увидела окружающий мир, только когда ее отряд нашел место, где можно было соорудить новый вал, хотя бы на первое время защищенный от чужих глаз. Казалось, что все в ее жизни устраивалось только на первое время, а не навсегда. В борьбе за завтрашний день – о послезавтрашнем думать было еще рано – ей даже некогда было сожалеть об упущенных возможностях.

Фундамент нового вала воины построили из остатков старого, стоявшего здесь много лет назад. За этой стеной из красного гранита они на скорую руку оборудовали себе простые жилища из веток и лишайника. От наступающего войска скрывались не только люди Авуазы: к ним присоединились несколько семей, которые решились на этот шаг не столько от страха, сколько из-за голода и горя.

Избежать этого им все же не удалось. Скоро Авуазе стало жаль детей, растиравших свои опухшие тела. Ей хотелось, чтобы они умерли и не вызывали в ней сострадания, однако дети оказались сильнее, чем ее чувства, и в какой-то момент она начала смотреть на них безо всякого сожаления, ей просто было противно. В своей жизни она видела слишком много горя. И слишком много смерти.