Ты, я и Гийом - Диана Машкова Страница 21

Остаток лета прошел размеренно и спокойно, если не принимать во внимание внутренних бурь, которые время от времени бушевали в моей несчастной душе.

Внешне все выглядело более чем пристойно. Мы с Катериной ходили на прогулки, причем коляску теперь преимущественно катила она – это было такое новое хобби. Вполне, на мой взгляд, приличное – по сравнению с предыдущим любимым занятием выворачивать наше жилище наизнанку.

У нас уже завелось несколько подруг, с которыми Катя то мило ворковала в песочнице, то сражалась с помощью пластиковых совочков и грабель. Последнее требовало вмешательства взрослых, поэтому я поневоле познакомилась с парой-тройкой таких же, как я, молодых мамаш. И, к собственному облегчению, узнала, что не я одна, оказывается, периодически испытываю острое желание применить к своему чаду более суровые меры, чем крик или сделанное страшным голосом внушение. Все не без греха. Меня это открытие очень порадовало и настроило на добрый лад: судя по откровениям других, не такой уж отвратительной мамой я была. Зря меня Славик бесконечно пилит. А вообще, чем старше становилась Катенька, тем сильнее я влюблялась в свою хитрющую и умнющую дочь. Мне нравилось, как она успевает быть в курсе всех событий в доме, как точно догадывается о том, что мы собираемся делать, и как всегда ловит смысл сказанного на лету, даже если мы со Славой говорим загадками «только для взрослых». Одним словом, не знаю, как бывает у других, а мне потребовалось время, чтобы начать обожать и уважать собственное дитя. И чем дальше, тем более ярким и бурным становился мой восторг.

Кроме воспитательных задач, к сожалению, было еще и нудное, ненавистное хозяйство. И на вторую главу времени оставалось ничтожно мало.

Время от времени я вяло ковырялась в ксерокопиях романов «Подвиги юного Дон Жуана» и «Одиннадцать тысяч палок». Текст был сложным для понимания: то и дело приходилось закапываться в словари. Но главное – за всеми фривольностями и бесконечными эротическими эпизодами мне никак не удавалось уловить суть произведений, причину их возникновения. Согласиться с Юлией Хартвиг – известной польской исследовательницей творчества Аполлинера – в том, что написаны оба этих романа были только ради «избавления от денежных затруднений» и в качестве забавы, я не могла. Было в них что-то еще: какая-то психологическая подоплека, какой-то эксперимент, переворачивание реальности и создание на основе обстоятельств действительности мира фантазий. Я пыталась представить себе, о чем думал Аполлинер, когда описывал эти сменяющие друг друга эротические сцены в «Подвигах юного Дон Жуана», эти женские образы, покорные всем прихотям главного героя – юного Роже. Размышляя об этом, я заметила одну деталь. Почему-то выходило так: чем сам Гийом был в юности обделен, то Роже получал сполна и даже больше. Вот он и ответ. Будь я сама писателем, я бы тоже поступала так – собственный опыт неудач, невезения, безразличия со стороны любимых переворачивала бы с ног на голову и превращала на страницах романов в приступы вселенской страсти и любви, в бесконечный сногсшибательный успех. А почему бы и нет? Здесь твои оппоненты безмолвны, здесь ты сам вкладываешь в их уста нужные слова, а в пальцы – верные прикосновения. И даже пусть они – живые – никогда не узнают, что эти книжные герои списаны с них, художник будет отмщен. Получит реванш за все унижение и нелюбовь, за все отказы.

Видимо, чем-то вроде подобной психотерапии и были для Аполлинера «Подвиги юного Дон Жуана».

Часто, пытаясь отвлечься от мыслей о диссертации, а главное, чтобы не свихнуться окончательно, погрузившись во вселенную фантазий Гийома Аполлинера, – я из двух отведенных для работы часов минут тридцать тратила на то, чтобы написать Артему. Постепенно переписка стала вызывать нешуточную, подобно наркотической, зависимость – включая компьютер, я в первую очередь проверяла наличие «непрочитанных сообщений», страшно расстраивалась, если ничего не находила в почтовом ящике, и только потом открывала файлы с переводами и второй главой.

Так продолжалось все лето. Поговорить о жизни больше было не с кем – Слава целыми днями пропадал на работе, Катенька изъяснялась предложениями из двух-трех слов (тут много не наговоришь), а все знакомые разъехались кто куда. И Артем стал единственным человеком, с кем я могла отвести душу, кому рассказывала, над чем тружусь и что меня волнует. Он всегда проявлял искренний интерес и неизменно быстро отвечал.

Приятная переписка в размеренном режиме «пара писем в неделю» плавно перешагнула в осень и стала гораздо более фривольной, чем в самом начале. Кажется, мы оба по уши окунулись в виртуальное общение и легкий, виртуальный же, флирт. С другой стороны, кто еще мог понять друг друга лучше, чем два погруженных в первые сложности и проблемы научной карьеры аспиранта.

«Привет, Яна! – писал Артем. – Надеюсь, ты простишь меня за молчание – я делал вид, что готовлюсь к философии. Но, к счастью, все позади!!! Сегодня сдал этот несчастный экзамен. Получил свою незаслуженную пятерку, но шоу было еще то. Никто практически ничего не знал, поэтому принцип преподавателя был: «Выберем лучших из худших». В общем, ставили оценки по реферату и из личных симпатий (по счастью, мне удалось произвести впечатление на этого отморозка – я же хороший и скромный).

Но бог с ним, с экзаменом. Главное, я хотел сказать, мне очень нравится получать твои письма: они всегда поднимают настроение (когда грустно, я их перечитываю, и становится лучше). Так что пиши, пожалуйста. Очень жду. Целую. Артем».

Все эти мытарства с философией были мне прекрасно знакомы – кандидатский минимум я сдала годом раньше. Поэтому и спешила поделиться размышлениями «на тему»:

«Привет, Артем! От всей души поздравляю с окончанием философской эпопеи, да еще с таким удачным! Философия, как бы уважительно я к ней ни относилась, – один из самых неприятных моментов аспирантской жизни. Для меня, по крайней мере, так оно и было. К тому же я оказалась не такой умной и обаятельной, как ты, – у меня по кандидатскому четверка (shame on me!). Так что ты мне обычно льстишь – моих несчастных знаний действительно едва хватает на то, чтобы не выгнали из университета.

Что касается писем – всегда рада доставить тебе такое удовольствие (да и себе тоже). Могу писать хоть каждый день, боюсь только, так надоем, что начну тебе сниться в кошмарных снах. А мне этого определенно не хочется. Целую. Яна».

Ответ на мое письмо был предельно коротким: «Ты и так уже мне снишься. И отнюдь не в кошмарах». Сердце тут же забилось, как сумасшедшее, не помню, чтобы я в последнее время переживала подобный взрыв эмоций. Всего лишь от нескольких слов!

Так мы и добрались – письмо за письмом – до дня моего рождения в конце ноября. Артем, не помню уже каким образом вызнавший дату, поздравил по e-mail, а в сообщении нарисовал цветочек из букв моего имени. Я обрадовалась, как ребенок, – похоже, что Артем независимо от меня (или, напротив, благодаря мне?) приобщался к творчеству Аполлинера. Во всяком случае, цветочек, хоть и не содержал иного вербального смысла, кроме имени, очень походил на известные каллиграммы, или идеограммы поэта, как говорили в начале двадцатого века.