Побочный эффект - Татьяна Туринская Страница 21

* * *

– Да-да, представьте себе – я сама усомнилась в том, что между нами ничего не было… Знаете, если бы эта фотография попала на какой-нибудь фотоконкурс, она непременно выиграла бы главный приз. Даже нет, она собрала бы море главных призов всех мировых фотоконкурсов! Ларочка, конечно, распоследняя дрянь и мерзавка, но снимок у нее вышел замечательный. Не каждый признанный мастер сумел бы сделать хотя бы бледную его копию. В этом снимке уместился целый несуществующий роман! Чтобы поверить в то, что у этих людей давние и страстные отношения, зрителю не нужны были ни дополнительные доказательства, ни богатая фантазия. У нее получилось слишком красноречивое фото.

Ирина замолчала, погрузившись в воспоминания о крахе. Спутница терпеливо ждала продолжения. Зачем торопить? Когда человек не готов рассказывать дальше, он лишь замкнется в себе от неосторожных расспросов. А продолжение все равно будет – уж если человек сказал «А», «Б» обычно не заставляет себя долго ждать.

* * *

Никакие уверения в верности результатов не принесли. Сергей наотрез отказался ей верить.

– Молчи! Не смей мне лгать! Я видел это фото собственными глазами! Или, скажешь, это фотомонтаж? Скажи, скажи, что это фотомонтаж, скажи, я поверю. Скажи! Это монтаж или это было на самом деле?

Ах, как Ирине хотелось спрятаться за спасительной ложью. Так хотелось крикнуть:

– Да, да, конечно, фотомонтаж, дорогой! Разве это может быть правдой?

Но нет, ложь, даже если это ложь во спасение, неприемлема. Не могла она лгать, глядя в его полные надежды глаза.

– Нет, это не монтаж, – она с трудом выдавила из себя признание. – Но это все равно неправда. Не верь ей, слышишь, не верь! Я просто выпила слишком много шампанского…

– А. Так это шампанское во всем виновато? Ну конечно…

– Да нет, не шампанское. Я, я сама виновата, только ведь ничего не было! Выслушай меня – ничего не было, ничего! И быть не могло, ведь он совсем мальчишка! А я не Пугачева, меня дети не интересуют! Он меня даже не поцеловал, он только набросил на меня пиджак, и все! Пиджак, понимаешь? Или пиджак – это уже измена?

В глазах Сергея засветилась надежда. Совсем слабенько, едва заметным огоньком, но это была надежда, надежда на спасение от предательства. Может, и правда – один только пиджак, и все? А Лариска, известная своею подлостью, выхватив мгновенье из вечности, выдает за измену один несчастный пиджак?

Но Ларочка знала, что, не будь ее рядом, вся афера может лопнуть, а потому стояла у самой двери, подслушивая каждое слово сквозь неплотно прикрытую дверь. И тут же встряла в разговор супругов, лишь только почувствовала, что Сергей готов поверить жене:

– Пиджак, говоришь? Честная, говоришь? А что ж ты, такая честная, без мужа по застольям шляешься?

Ирина гневно глянула на мерзавку и рявкнула:

– Вон отсюда, дрянь!

Ларочка проигнорировала ее слова. Зато с радостью ухватилась за недоуменную реплику Сергея:

– Так это же корпоратив, там же собираются только сотрудники, ты же сама знаешь…

– В самом деле? – картинно вздернула бесцветные бровки Ларочка. – Это она тебе сказала, верная супружница? А мне, например, другое известно: у нас уже три года вечеринки открытые, народ, в основном, парами приходит. Если, конечно, не имеют особых причин скрывать своих мужей от общества. Или наоборот… Вот некоторые, видимо, имея большие планы на этот вечер, скрыли от законных супругов, что приглашение было выписано на семью, а не на одну только жену. Не веришь – спроси у кого угодно, хоть у самого Буськова! Любой подтвердит, что Новый год у нас в тресте праздник семейный. По крайней мере, последние три года.

Сергей, еще надеясь, что Лариска все придумала, подтасовала факты, с надеждой посмотрел на супругу: ну скажи, скажи, что она лжет, ведь это не может быть правдой, скажи! Но, вместо того, чтобы опровергнуть Ларискины обвинения, Ирина лишь виновато отвела глаза в сторону, не в силах встретиться с мужем взглядом. Именно в эту минуту мир для обоих рухнул навеки.

* * *

– Как, ну как, скажите на милость, я могла ему сказать, что все почти двадцать лет совместной жизни стеснялась его профессии? Господи, каким смешным это выглядит теперь. Какая же я была дура! Профессия?! Руки с въевшимся под ногти машинным маслом?! Отсутствие высшего образования?! И я ведь знала, всегда знала, каждую нашу минуточку, что это мелочи, абсолютные, ничего не значащие пустяки! Главное – что я люблю только его, а он любит только меня, понимаете? Только меня! Вернее, любил…

Ирина вновь замолчала. Однако потребность высказать наболевшее давила изнутри, слова сами выплескивались наружу:

– А хуже всего то, я даже и сейчас не смогла бы ему признаться в том, что стеснялась его рук. Не смогла бы обидеть его, унизить своим стеснением. Мне легче было оставить все, как есть: измена – это больно, но не так унизительно, как если жена стесняется своего мужа. Понимаете? Я слишком сильно его люблю… Боялась унизить правдой, а из-за этого он за правду принял ложь…

* * *

Николай терпел. Он долго терпел, как эта дрянь издевалась над ним. Мстила ему за его благородство. Он спас ее от позора, женился на падшей женщине, терпел в доме байстрюка, зачатого от одного из многочисленных кобелей, увивавшихся за дармовой сукой. И за это она, подлая, мстила ему изо дня в день. Вернее, из ночи в ночь.

Дни Николай проводил в мечтах, в воспоминаниях о той жуткой, но такой сладкой оргии. Сторонний наблюдатель видел лишь хорошего офицера, заботливо воспитывающего желторотых мальчишек, впервые надевших шинели и болтавшихся в них, как карандаши в стаканах; непрестанно несущего службу, отдававшего свой офицерский долг Родине и готового в любой момент защитить собственной грудью отчизну от возможного неприятеля. И только сам Николай знал, что творилось у него в душе за наносной серьезностью и положительностью. Его тело денно и нощно требовало любви, но не той, пресной и холодной, по-рыбьи бесчувственной, которой каждую ночь вынужденно одаривала его супруга. Нет, он всею душою, всем телом, каждой волосинкой жаждал той распутной любви, которую познал единственный раз в жизни, устыдившись свидетелей своей необузданности.

Он опустился до того, что просил (!) о такой любви свою законную шлюху! Он, офицер, унизился до того, что просил одолжения у шлюхи. Молил чуть не на коленях! И что? Она, прочувствовав всю ответственность момента, дала ему желаемое? Как же, дала! Дрянь такая. Она-то дала, да не то, чего так хотел, так жаждал Николай. Она в очередной раз «одарила» законного супруга отвратительным ледяным сексом, когда каждая клеточка ее тела буквально кричала ему, как он, Николай, противен ей со своими притязаниями.

Порой он готов был убить подлое созданье, отравлявшее его жизнь. Удавить подлую шлюху с ее беспородным выродком-приблудышем, избавиться от позора одним махом и забыть, забыть эту развратную дрянь раз и навсегда. Иногда он даже обдумывал детали предстоящей расправы, решая, как лучше обыграть свое алиби. Но мысли об убийстве так и оставались мыслями, так же, как и мечты о безудержном сексе оставались мечтами. А ведь он женился на этой дряни не только из любви к красивой картинке под названием «Паулина Видовская», но и из надежды, что, женившись на ней, каждую ночь будет иметь тот праздник тела, который испытал однажды. И, по его расчету, эти ночные праздники должны были с большим перевесом перетянуть неуютные воспоминания о разгульном прошлом супруги. Но где-то он допустил ошибку в расчетах. Знать бы где, исправить бы промах… Или хотя бы отыграть все назад: не жениться на шлюхе, не провести с ней ту памятную ночь, перевернувшую его жизнь…