Ягодное лето - Катажина Михаляк Страница 21

– Что?! – тут Габрыся подскочила на своем стуле. – Чего-чего?! КАКИЕ ЕЩЕ ОПЕРАЦИИ?!

Да, пластические.

Она лихорадочно пробегала глазами строчки договора: «Даю согласие на все манипуляции, в том числе хирургические, которые организаторы данной программы вместе с врачами посчитают необходимыми для меня, способствующие улучшению моей внешности».

– Мамочки…

Девушка откинулась без сил на спинку стула. Договор выпал у нее из рук.

Ни за что, ни за что она не признается тете в своей этой жуткой глупости! Стефания заковала бы ее в наручники и провозгласила бы ее умалишенной, если бы узнала!

Нужно что-то придумать. Сейчас и немедленно! Ей нужно придумать себе какое-то алиби для трехмесячного отсутствия. Тетя не смотрит телевизор, поэтому вранье не раскусит – так, по своей наивности, думала Габрыся. Только нужно хорошее вранье! Командировка. Точно, командировка – куда-нибудь подальше, где нет связи. Бещады – это слишком близко. Может быть, Египет? В Сахаре ведь, наверно, связи нет? Хотя нет, тетя не пустит ее к диким бедуинам. Значит, Африка отпадает. Россия? Нет, Россию Габриэла не любила – за то, что во время восстания стояли на другом берегу и просто наблюдали за гибелью города. Даже фиктивно в Россию Габриэла ехать не хотела. И в Германию – по тем же примерно причинам – она не хотела. Но ведь можно же и на самом деле на Кипр отправиться! Там наверняка есть такие места, где сотовая связь не работает, правда ведь?

Довольная, она закрыла свой ноут, еще раз мысленно нарисовала образ белой, прекрасной виллы «Ягодка» – и с маленькой тихой надеждой, что все-таки сказочным образом удастся вознаградить тетю за всю ее доброту и любовь, которой та одарила подкидыша, Габриэла пошла спать.

Алек был хорошим ребенком, очень любимым матерью. Им было нелегко. Кошмарный развод сломал эту хрупкую женщину, словно былинку, и она целое лето не могла выйти из состояния депрессии. И все же сын ее не нуждался ни в чем: всегда чистая одежда, любовь и вечерний разговор с мамой на всякие животрепещущие темы. Хотя с деньгами было не очень, он ходил в хорошую школу, где в классе было мало народу и он мог развивать свои интересы и способности. А интересовался он много чем: мореплаванием, самолетами, кунг-фу, как обычно и бывает у мальчишек в его возрасте. Но самой большой его страстью были лошади.

На плакатах, которыми были увешаны стены детской Алека, мчались галопом по нескончаемым изумрудным лугам великолепные сивки, чудесные гнедые и демонические, черные как ночь, вороные. Изящные арабские скакуны, смешные, коротконогие тяжеловесы – Алек любил их всех. И поскольку лошади на плакатах были подписаны – знал их всех по имени.

Во время последних каникул мама устроила сыну сюрприз: они оба в июле поехали в Буковый Дворик и уже через неделю пребывания там могли неплохо держаться в седле и скакать верхом по окрестным лесам.

Алек был очарован, мама счастлива. Прощаясь с местными жителями перед отъездом, они обещали, что обязательно вернутся в следующем году.

Но этого не произошло.

В мае следующего года с Мартой связался директор одного из детских домов и обратился к ней с просьбой принять на обучение одного из неблагополучных подростков. Марта, у которой и своих хлопот был полон рот, хотела было уже ответить отказом, вежливым, но решительным, но когда услышала имя и фамилию мальчишки и его короткую биографию – тут же дала согласие.

И уже на следующие выходные Алек приехал в Буковый Дворик. Повзрослевший, похудевший, замкнутый. От общительного, румяного, смешливого мальчишки, каким он был год назад, не осталось и следа.

Марта сердечно его обняла. Раньше он обнял бы ее в ответ и обязательно поцеловал в щеку, а сейчас высвободился из ее объятий с явным неудовольствием.

Она это понимала.

– Пойдешь в конюшни? Наша новая инструктор как раз вернулась с прогулки и может с тобой позаниматься. Окей? Фирма дарит тебе индивидуальные занятия…

– Я ничего не хочу задаром, – буркнул он. – Я заплачу наличными.

– Наличные оставь на яблоки для Лизуна (так звали любимого коня Алека). Перед прогулкой почисти его и надень седло. Кто-нибудь из ребят тебе поможет.

Габрыся подъехала к конюшне и сползла аккуратно со спины коня, мечтая, как всегда, что когда-нибудь сможет соскочить на землю легко и красиво. Она взяла вожжи в одну руку и уже собиралась войти внутрь денника, ведя за собой коня, как вдруг услышала быстрые шаги и детский голос:

– Бинго! Как ты вырос!

Она с интересом выглянула из-за спины коня.

К ним бежал светловолосый, симпатичный парнишка – голубые глаза, с безграничной влюбленностью смотрящие на Бинго, горели радостью. И тут вдруг взгляд мальчика упал на Габрысю. И мальчик… остановился как вкопанный. Глаза его потемнели, губы скривились в гримасе ненависти, кулаки сжались сами собой.

– Это ты! – закричал в ярости. – Это ты! Ты… мерзкая, подлая женщина!

Габрыся онемела, а мальчик продолжал, стоя на месте, кричать ей в лицо:

– Ты… ты тварь! Ты… ты… ты убила мою маму!

У него затрясся подбородок, в глазах появились слезы:

– Чтоб тебе провалиться! Чтоб тебе сдохнуть – причем долгой и мучительной смертью!

Выкрикнув эти слова, он развернулся и побрел прочь.

Габриэла постояла еще немножко, словно жена Лота, а потом бросилась за мальчишкой в погоню, хотя он и не убегал.

– Мальчик, мальчик, постой! Стой! Что случилось? А кто такая… то есть кто была твоя мама? Кто-то из моих коней сбросил ее? Мальчик! Да мальчик же!

Она ковыляла за ним изо всех сил, стараясь догнать.

– Никакой конь ее не сбрасывал! И никакой конь ее никогда не обидел, потому что она была добрая и хорошая! Только такая подлюка, как ты, и такой мерзавец, как он, только вы могли…

Габриэла споткнулась и во весь рост растянулась на земле.

Мальчик уставился на нее в сомнении.

Как бы он ни злился, а помочь этой подлой калеке надо было.

Он неохотно приблизился к ней, потянул ее за руку, помогая подняться.

– Ты расскажи, что случилось, – попросила Габриэла умоляюще. – Я и понятия не имела, что из-за меня кто-то…

– Умер, – отрезал он. – После того как ты меня у нее отобрала – она умерла.

– Умер… после того как я тебя…

Габриэла смотрела на мальчика ошарашенным, непонимающим взглядом.

– Но… я тебя не знаю, мальчик. Я тебя первый раз в жизни вижу.

– Ну и зачем ты врешь? – снова разозлился он. – Хочешь себя выгородить? А надо было думать там, в суде, и понимать, что моя мама этого не переживет!

Он хотел снова уйти, но Габриэла схватила его за руку:

– Да в каком суде? – воскликнула она с отчаянием. – Я в жизни ни в каком суде не бывала!