Актриса - Екатерина Маркова Страница 21

— Простите, а ее внук?

— И внук пошел с ней… Он вообще-то здесь не живет. Он где-то в общаге… Подождите… Я что-то в толк не возьму. Он же звонил, уж поздно было. Сказал, чтобы бабке передали — приедет, как договаривались, через две недели. А в театр, мол, на вахту не дозвонился — никто трубку не берет. Я спросила, чего сам-то мало там побыл, а он говорит, что у него самолет…

— А вы случайно не знаете, где он учится? Общежитие-то от какого института?

— Мне это ни к чему. Случилось что?

— Да, случилось. Как вас зовут, простите?

— Татьяна Семеновна.

— Елены Николаевны больше нет. Она умерла, Татьяна Семеновна.

Соседка часто-часто задышала и проговорила задыхающимся голосом:

— Ах ты, беда какая… Так внуку-то радовалась! Это Шишкины извели, на их совести…

Когда Ковалева положила трубку, Алена спросила:

— Какие еще Шишкины? Может, это имеет отношение к убийству?

— Вряд ли! — решительно отсекла Ковалева. — Просто склочные соседи. Мне Зинаида говорила, она про Оболенскую всю подноготную знала. И где же теперь искать этого Адама?

… — В Таллине! — решительно заявила Женя Трембич, узнавшая о разговоре с соседкой. — Его надо искать в Таллине!

Алена попросила, если возможно, расшифровать это высказывание. Женя задумалась на мгновение и согласилась:

— Думаю, от вас секретов быть не может. Тем более дело нешуточное! Короче, Энка, Алена Владимировна, по уши втрескалась в этого самого Адама.

— Господи! Когда же она успела!

— Да уж на это времени много не надо. «Пришел, увидел, победил…» Сами знаете, Алена Владимировна.

— Без посторонних, может, все-таки будешь без отчества?

— Да ладно… Уже вошло в привычку. А потом, это создает необходимую дистанцию. — Женя засмеялась. — Впрочем, и не только в этом дело. У нас на даче живет один весьма любопытный тип, жутко умный… такой маленький вундеркинд. Ему восемь лет, а к нему даже взрослые иначе как Федор Петрович не обращаются.

— Ну спасибо — утешила. Ладно, Евгения Викторовна, так что Энекен?

— Энекен с моей легкой руки позвонила Оболенской домой, и Адам, к счастью, был там. Уж что она ему плела, я не в курсе, я — девушка тактичная и потому удалилась, но договорились они встретиться в этот же вечер. На следующий день Энка должна была уезжать, мне позвонила буквально перед отъездом. Адам был с ней и собирался ее провожать. Ну где ему сейчас быть, если не с ней? — с уверенностью заключила Женя.

Они тут же решили позвонить в Таллин. Дома у актрисы никто трубку не брал, в театре сказали, что идет репетиция и сейчас посмотрят, занята ли Энекен или сидит в зале. Через некоторое время Алена услышала запыхавшийся голос.

Объяснив в нескольких фразах суть дела и извинившись за вторжение в ее личную жизнь, Алена выяснила, что Адам в Таллине не появлялся, но звонил ей на другой день после юбилея из Рима, куда улетел на две недели. Энекен страшно разволновалась, что он ничего не знает о смерти бабушки. На вопрос Алены, где он учится, Энекен ответила, что вообще-то они на эту тему не разговаривали, но, если она не ошибается, в каком-то университете, где учатся иностранцы.

Женя буквально вырвала из рук Алены трубку и разъяренно прорычала:

— А о чем вы, пардон, сутки трепались, если ты даже не знаешь, где он учится?

— Какие сутки? — удивилась Энекен. — Встретились мы накануне моего отъезда буквально на пять минут: он торопился на какую-то важную встречу. А на следующий день он пришел провожать меня с огромной охапкой белых лилий — я ему накануне сказала, что обожаю белые лилии… И все…

…И все… Алена задумчиво обвела кружочком имя Адама, записанное в блокноте. Появление этого юноши так же загадочно и неправдоподобно, как и исчезновение. Хотя каких только невероятных ситуаций не преподносит жизнь! Надо дождаться его приезда. Очень странно, что не было никаких звонков в квартиру Оболенской. Впрочем, Татьяна бывает дома крайне редко, а те, другие соседи обозлены на весь мир, и, даже если он звонил, правды от них не добьешься.

Шутки шутками, но когда Алена узнала, что Оболенская отравлена, у нее от страха в животе стало холодно, а на душе мерзко — ведь это ей предназначался поднос с едой. Отлегло лишь после того, как стало известно, что Оболенская ничего не ела, только выпила кофе и именно в него была подмешана лошадиная доза лекарства от давления. Приготовил напиток для Оболенской бармен Сережа. Поставив чашечку на тарелку с пирожным, он попросил Севку отнести все на проходную. Севка честно признался, что донес кофе до служебного входа, но Оболенской за столиком не было, но там стоял поднос с едой. Севка поставил кофе, вышел в коридор, увидел Оболенскую с внуком около двери в фойе, где веселился и танцевал народ, крикнул, что «кофей подан», и потащил коробку с петардами на улицу.

Кому нужна была смерть Оболенской? Кому помешала эта милая пожилая женщина из старого дворянского рода с застенчивой улыбкой и большими тревожными глазами?

Севку уже трижды вызывали к следователю. У него все валится из рук, отвечает невпопад, и жалко его до слез.

Алена закурила, на страничке под Севкиным именем написала машинально: «Ну уж у него-то точно не может быть никаких причин убивать Оболенскую. Они обожали друг друга. И потом, Севка вообще никого не в состоянии убить, даже самого заклятого врага — если бы у него таковой имелся».

На улице стало светать. Малышка подошла к окну, отдернула штору.

С ветки клена на нее смотрели немигающие тоскливые глаза мертвой птицы. Алена задернула штору, поежилась от внезапного озноба и подумала: какое счастье закончить жизнь в родной стихии, на убаюкавшей ее ветви мощного старого дерева, а не быть затоптанной равнодушными ногами вечно спешащих прохожих…

Наконец-то начался полноценный выпуск спектакля. На сцене стояли приведенные в порядок декорации, Катя Воробьева лишь изредка опиралась на элегантную тросточку, подобранную Севкой в реквизите, костюмы были дошиты, и весьма удачно, благодаря постоянным угрозам Малышки разогнать половину пошивочного цеха и для «Двенадцатой ночи» шить все в мастерских другого театра.

Шел прогон второго акта. Алена предупредила, что останавливать не будет, даже если возникнут накладки — все равно актерские или технические. Прогон впервые был с музыкой, и рядом с Аленой млел от восторга молодой киношный композитор Глеб Сергеев, который никогда для театра не работал, и ему очень льстило приглашение такого замечательного режиссера, как Алена Позднякова. Глеб писал музыку для сериала, где снималась Катя, и Малышка, посмотрев фильм, отметила огромный талант композитора. Катя познакомила их незадолго до начала работы над сиволаповской пьесой, Алена произвела на Сергеева впечатление, и он согласился написать музыку для нового спектакля, несмотря на немереное количество работы в кино. Музыка получилась замечательная. Глеб очень точно уловил как бы подсознательное сквозное действие, то есть то, что давалось не впрямую, а как бы читалось «между строк» — в провисающих паузах, в, казалось бы, на первый взгляд ничем не обоснованной смене ритма, в пластическом выражении, перпендикулярном словам и поступкам героев. И совершенно блистательна была тема героини. Алена, лишь оттолкнувшись от бледного драматургического образа и виртуозно используя мощный драматический дар актрисы, сумела вылепить парадоксально существующую человеческую природу молодой женщины, терзаемой противоречиями больного преступного мира. В начале первого акта героиня Воробьевой являлась неброской, буднично одетой, негромко говорящей, а музыкальная тема, сопровождавшая ее необычную, плавно переводящую одно движение в другое пластику, была затаенно-яростной, порочно-плотской, тревожной.