Герой ее романа - Инга Берристер Страница 21

Дженнифер проснулась в холодном поту. Сердце бешено колотилось в груди, во рту пересохло. Сон не принес ей ни отдохновения, ни бодрости. Наоборот, она чувствовала себя совершенно разбитой, словно с похмелья. Впервые в жизни ей страшно не хотелось вставать — вернее, ей было страшно встать, и она продолжала лежать в постели, словно в надежде, что все дурные предчувствия и подавленное настроение отступят, дадут ей долгожданную передышку.

Только впервые ли с ней такое? К чему кривить душой? Разумеется, нет. После смерти отца в ее жизни пролегла похожая полоса. После того, как все неотложные дела были выполнены, а телефонные звонки стали донимать ее все реже и реже, Дженнифер, как и сейчас, мечтала об одном — отгородиться от мира, забиться куда-нибудь в темный угол, свернуться там комочком, впасть в забытье, чтобы ничего не видеть и не слышать. Ей пришлось напрячь все силы, чтобы побороть охватившую ее тогда апатию, убедить себя в том, что решения приняты — необходимые и единственно верные, что жизнь не кончилась и самое интересное еще впереди.

Дженнифер решительно сбросила с себя одеяло и свесила на пол ноги.

Спальня была для нее особенным местом, ее тайником, ее святая святых, куда непосвященному вход заказан. И вовсе не потому, что чужой человек своим вторжением мог ее осквернить. Причина была гораздо прозаичнее. Спальня выдавала Дженнифер с головой, обнажала все ее слабости, выставляла напоказ самые сокровенные уголки ее души.

Стены здесь были выкрашены в светлые тона, получилось что-то среднее между голубым и сиреневым. Окна задрапированы тончайшим, полупрозрачным муслином кремового оттенка. Такие же воздушные, словно легкая паутина, полотнища свисали и с потолка, собранные по обеим сторонам просторной кровати в складки. Сама кровать, равно как и шезлонг у стены, и удобное кресло у окна, была накрыта кремовой, с золотыми узорами парчой, гармонирующей с ковром на полу. Казалось, будто спальня эта светится каким-то особым нежным светом, и любой, кто заглянул бы сюда, наверняка решил, что принадлежит она некоему ангельскому созданию, фее или речной нимфе, чье настроение подобно, то журчащим струям, то задумчивым заводям. Здесь может обитать лишь неземное существо, подумал бы любой вступивший в сии священные пределы, нежное и чувствительное, как лепестки цветов в вазе на причудливом антикварном столике.

Дженнифер приняла душ и оделась. И неожиданно ей стала ясна причина этого непреодолимого желания отгородиться от мира, свернуться в клубок и забыться. Пусть жизнь идет своим чередом, а она подождет, какая из двух армий, ведущих сражение в ее душе, одержит победу. Одна из них — это необходимость убедить Майкла, причём так, чтобы тот ничего не заподозрил и не обиделся, что ему пора сложить с себя полномочия соуправителя попечительского совета. Дженнифер понимала, что здесь ей важно заручиться поддержкой Мэттью, суметь переманить его на свою сторону, превратить в союзника.

Вторая армия — это полное нежелание иметь с Мэттью что-либо общее, необходимость раз и навсегда вычеркнуть его из своей жизни, забыть как дурной сон.

Дженнифер машинально застыла с расческой в руке, и в следующее мгновение тело ее содрогнулось — не то от страха, не то от омерзения. Когда-то ей уже довелось вести эту битву и даже, как ей тогда казалось, одерживать победу, медленно, дюйм за дюймом, отвоевывая свою законную территорию.

Дженнифер положила расческу на место и невидящим взглядом уставилась в зеркало. Ей было страшно. И она нашла в себе силы в этом признаться. Ей страшно вновь войти в эту черную, мрачную полосу, в какой она уже однажды побывала, страшно представить, что может произойти с ней, впусти она Мэттью хотя бы на квадратный дюйм своей территории. Вот почему ей сегодня так не хотелось вставать, — она боялась заглянуть правде в глаза.

Спору нет, сейчас она уже не та доверчивая, наивная студенточка-первокурсница. Но тогда в жизни у нее имелась цель, ради которой она была готова пожертвовать всем и вся, призвание, союзниками которого были молодость и горячее сердце. А теперь…

Теперь она все так же твердо верила, что приняла единственно верное решение. Но вот юношеский пыл угас, а убежденность то и дело омрачалась тягостными раздумьями о том, что было бы, сложись все иначе, будь у нее ребенок, и даже не один, муж, семейный очаг. Совсем другая, но, увы, непрожитая жизнь.

По сравнению с Дженнифер, Мэттью в молодости был, пожалуй, еще более пылким в своих убеждениях и идеалах: так, в отличие от нее, он постоянно подвергал бичеванию эгоизм общества, ставящего во главу угла материальные блага и тех, кто эти блага защищает и превозносит. Неисправимый идеалист, он только и делал, что развенчивал и ниспровергал взгляды мистера Уинслоу — по крайней мере, так могло показаться со стороны.

— Чего ты, собственно, ждешь от моего отца, — как-то раз раздраженно бросила ему Дженнифер, когда они в очередной раз столкнулись в споре, — чтобы он взял и раздал все свои деньги?

— Не смеши меня, — сердито отмахнулся Мэттью, готовый грудью встать на защиту своих убеждений.

А еще он при случае пускался в страстные рассуждения о том, как важно участникам благотворительных акций оставаться незапятнанными, ибо тот, чья совесть нечиста, не имеет права представлять благородные начинания. Как ни странно, это было то единственное, что роднило Мэттью с ее отцом.

Будучи женщиной, Дженнифер занимала в этом вопросе более сдержанную позицию и не требовала от людей, чтобы те мгновенно перевоплотились в ангелов. На то они и люди, чтобы ошибаться, впадать в искушение и грех.

Прекрати, мысленно оборвала себя Дженнифер, нечего давать чувствам власть над собой. Пора, что называется, брать быка за рога и ехать в Бриджтон проверить, как там Майкл, а заодно поговорить с Мэттью или, на худой конец, договориться о встрече, чтобы потом вместе, на заседании совета, поднять вопрос.