Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт Страница 21

При этих словах гофмаршал развернулся и устремил пристальный, испытующий взгляд на говорившего. Потом повернулся к нему спиной и принялся отбивать такт своей палкой по бронзовой решетке камина с такой силой, что она зазвенела.

— Многочисленные преимущества нашего сословия лишили нас злополучных новейших идей, — продолжал Майнау, — а того, что оно дает нам взамен, я не хочу… Мошенник, который очистит лавку брата сапожника или портного, будет точно так же наказан, как и браконьер, ворующий мою дичь! Нет, это не в моем вкусе! Его посадят в тюрьму, и поскольку по выходе из нее ему положительно нечего будет есть, он в этот же вечер снова примется за добывание пропитания в моих лесах. В таком случае я, как и в былые времена, сам совершаю расправу и устраняю молодца с дороги: будучи в Америке, он не сможет мне вредить.

— Глупости! — сердито буркнул старик.

А Майнау тем временем подошел к кофейному столу и погладил кудрявую головку Лео.

— После завтрака мы с тобой поедем кататься, мой мальчик: мы должны показать маме наших фазанов и другие редкости Шенверта. Ты согласна, Юлиана? — спросил он ласково у жены.

Она ответила утвердительно, не поднимая глаз от вышивания.

Майнау закурил сигару и протянул руку к шляпе. Лиана встала.

— Могу я просить тебя уделить мне несколько минут? — обратилась она к нему.

Она стояла пред ним высокая, стройная, недоступно-важная. Он видел вблизи белизну ее бархатной, матовой кожи, какая почти всегда бывает у рыжеволосых, видел ее серо-голубые глаза, бесстрастно смотревшие на него.

Он вежливо подал ей руку.

— Берегись, Рауль! Прекрасная дама привезла массу интересного из Рюдисдорфа, — сказал гофмаршал шутливо, грозя ему вслед пальцем. — Она лучше всякого архивариуса знает свои фамильные традиции. Я сейчас узнал от нее, что один из Майнау числился на службе у сиятельных Трахенбергов.

Майнау порывистым движением опустил руку, на которую опиралась его молодая жена. Молча, с угрюмым видом подошел он к двери, широко распахнул ее и пропустил Лиану вперед.

Она подняла на него глаза, только когда они остановились у другой двери, в которую он предлагал ей войти. Как только Лиана вошла в комнату, ей бросилось в глаза висевшее на противоположной стене, подобно легкому облаку, резко выделявшемуся на ярком фоне обоев, изображение воздушного существа с упрямым, гордым поворотом пленительной головки, с плоской грудью, узкими плечами, худенькими, детскими руками, тонувшего в волнах желтоватых кружев. Оно выступало из массивной рамы подобно белой бабочке, привязанной за нитку и напрасно порывающейся куда-либо лететь. То был портрет первой жены Майнау, и Лиана испугалась, догадавшись, что она в комнате Майнау. Неверным шагом приблизилась она к окну.

— Я вас не задержу, — сказала она, отказываясь от кресла, которое он ей придвинул.

Опершись рукою о край письменного стола, она невольно сдвинула с места один из больших фотографических портретов в овальных рамках, украшавших стол.

— Герцогиня, — сказал Майнау, как бы представляя ее, и осторожно поставил портрет пышной красавицы на прежнее место.

Неожиданно для Лианы он подошел к окну, у которого она стояла, и наполовину спустил штору. Солнечный луч, играя на лбу молодой женщины, заставил ее опустить глаза.

— Ну, — сказал Майнау, покончив со шторой и продолжая стоять лицом к окну, — могу я узнать, каковы твои желания, Юлиана? Они как-то связаны с Рюдисдорфом, как говорил дядя? Он был сегодня в дурном расположении духа; твое замечание, вероятно, еще более раздражило его.

— Я была вынуждена сделать это, — сказала Лиана спокойно, но решительно.

— Как! Он опять решился оскорбить тебя? Он дал мне слово…

— Оставьте это, — прервала она его, сопроводив эти слова спокойным, но горделивым движением руки. — Он очень болен, и я не забываю об этом ни на минуту. А что касается его злобных нападок, то я стану до тех пор отражать их в рамках приличия, пока он не прекратит это делать.

Майнау окинул ее пристальным, испытующим взглядом.

— Это очень благоразумно, — произнес он медленно. — Таким образом у нас водворится мир, которого я страстно желаю… Поверь мне, ничто не может так радовать человека, собравшегося путешествовать, как уверенность, что у него дома все обстоит так, как он того желает.

— Об этом-то я и хотела поговорить с вами. Вы…

Он весело улыбнулся.

— Право, Юлиана, это никуда не годится, — прервал он ее. — Если бы кто-нибудь мог подслушать нас, то непременно разразился бы смехом… Воля твоя, но ты должна наконец решиться переменить «вы» на «ты», хотя бы ради замковой прислуги, которая может счесть такое обращение за особенный, вовсе не приличествующий мне знак уважения. Такого поклонения я не желаю, более того, не заслуживаю ввиду моих многочисленных недостатков.

При этих словах он невольно окинул взглядом письменный стол и оконную нишу, в которой стояла массивная, чудной работы резная мебель. Лиана следила за его взглядом. И в самом деле, тут была целая картинная галерея портретов красавиц в дорогих бронзовых рамах; там — прелестное аристократическое личико с томным взглядом, за ним — гордо откинутая головка, а между ними танцовщицы в самых соблазнительных костюмах и позах. В центре стола, где, по ее мнению, приличнее всего было бы стоять портрету Лео, красовался под стеклянным колпаком, на белой бархатной подушке, светло-голубой и уже полинявший атласный башмачок.

Лиане не были внове такого рода мужские причуды: ее подруги в институте не раз рассказывали ей об этом. Но тут она впервые видела собственными глазами пример такого поклонения. Она сильно покраснела. Майнау заметил это.

— Воспоминания несчастного времени моих «безумств», — прокомментировал он весело и так сильно щелкнул указательным пальцем по колпаку, что звон стекла раздался по всей комнате. — Боже мой, как надоело мне все это созерцать, но мужчина должен держать данное слово! В минуту увлечения я поклялся обладательнице сего свято хранить свидетеля ее торжества и храню, но он ужасно мешает мне, особенно когда я пишу письма: своим большим размером он уязвляет мой изящный вкус и постоянно напоминает мне, как непростительно я был глуп в то время… Но еще раз прошу тебя, Юлиана, — сказал он серьезнее, — обращаться ко мне более непринужденно, и это пойдет лишь на пользу тебе как хозяйке дома… Будем добрыми друзьями, Юлиана, верными товарищами без притязаний на сентиментальность. Ты увидишь, что, несмотря на мое непостоянство, я надежен в дружбе и умею свято хранить ее…

— Я согласна, хотя бы ради Лео, — сказала она, с необыкновенным тактом выходя из затруднительного положения. — Я желала поговорить с тобой и сообщить тебе, что ребенок в весьма ненадежных руках, что ты должен немедленно принять меры…

Он не дал ей закончить.

— Это я предоставляю тебе! — воскликнул он нетерпеливо. — Прогони эту особу хоть сейчас, только избавь меня от вмешательства… Умоляю тебя, не подражай Валерии! Той хотелось непременно сделать из меня домашнего полицейского, и поначалу она проливала горькие слезы, потому что я не соглашался делать выговоры ее горничной за каждый дурно приколотый бантик!.. Еще прошу тебя никогда не горячиться, Юлиана, при любых обстоятельствах не горячиться! Чем спокойнее, бесстрастнее и равномернее потечет наша жизнь в Шенверте, тем благодарнее буду я моему доброму другу… Впрочем, дядя уже списался с новой гувернанткой, которая имеет отличные рекомендации.