Дочери Ганга - Лора Бекитт Страница 21

– Тогда, – сказал Арун, – Ратна будет моей сестрой.

На том и порешили.

Когда Ратна появилась в хижине, одетая в простое полотняное, но не белое, а цветное сари, в дешевых, но весело звенящих, будто колокольчики на ветру, браслетах и прикрывавшей стриженую голову дупатте, Сона так обрадовалась, что обняла ее.

А потом Арун привел полуслепого жреца, такого старого, что казалось, будто он с головы до ног посыпан пеплом. Он был похож на лесного отшельника, который питается только кореньями, или аскета, живущего подаянием набожных почитателей.

Жрец читал ту же ведическую мантру, какая произносилась во время первого бракосочетания Соны, когда тяжелые от золотых браслетов руки невесты были до локтей разрисованы хной, на грудь свисало ожерелье в семь рядов, когда ее окружали несколько сотен свадебных гостей в ярких нарядах.

Теперь на женихе и невесте была простая одежда и скромные венки, а на свадьбе присутствовали только Ратна да две бедные женщины, приютившие Сону в своей хижине.

Девушка не смела наслаждаться моментом соединения судеб, а юноша все еще не мог поверить в случившееся.

Когда жених и невеста кормили друг друга сладостями, глаза Аруна сияли радостью, любовью и страстью, опущенные ресницы Соны подрагивали, а щеки пылали от смущения.

Брачная ночь откладывалась, потому что с наступлением темноты им предстояло покинуть Варанаси. Хотя это вполне соответствовало трем дням воздержания [44], Арун предпочел бы не ждать. Но он дал себе слово быть хитроумным и осторожным. А Сона поневоле вспоминала свою прежнюю жизнь.

Когда она выходила из спальни после ночи, проведенной со своим престарелым мужем, то стыдилась смотреть в глаза окружающим, потому что казалась самой себе оскверненной прикосновениями его дряблых рук и слюнявыми поцелуями. Не говоря уже о другом.

Может, лингам, детородный орган Шивы, и являлся символом божественной мощи, но мужской был создан для женских мучений. Хотя на свете наверняка существовали женщины, которым казалось иначе.

Поняв, что Арун исчез, Флора Клайв пребывала в бешенстве. Решив обвинить молодого индийца в краже, она обратилась к начальнику местной полиции (он именовался суперинтендантом) и рассказала о случившемся.

– Он взял у вас деньги, мэм? – спросил тот, приготовившись подробно записывать ответы.

– Да, деньги и украшения.

Арун в самом деле прихватил с десяток рупий, но драгоценности не трогал. А еще он стащил у Флоры бумагу с ее личной печатью и подписью и сочинил для себя отличную рекомендацию.

– Вы не можете предположить, куда он отправился?

– Кто его знает! К родителям? Едва ли. Он зачем-то взял из моего дома парик с длинными волосами и сари. Возможно, он решил присоединиться к хиджрам?

– Так этот юноша – евнух?

– Как бы не так! – Глаза Флоры сверкнули злостью, и она выпалила, не думая о том, что может выдать себя: – Это великолепный образец молодого самца!

Начальник полиции пообещал сделать все для поимки индийца, и женщина поехала домой. Войдя в казавшийся опустевшим особняк, Флора Клайв заскрежетала зубами, а после произнесла, словно клятву:

– Ты украл нечто большее – мою возвращенную молодость! И ты поплатишься за это!

Потом она поднялась в свой кабинет и села за стол, охваченная внезапным намерением написать в Лондон своей младшей сестре Этель. С большим опозданием Флора возжелала хоть как-то заполнить неожиданно возникшую в жизни пустоту.