Королева эпатажа - Елена Арсеньева Страница 21

«Мой выход!» — понял Перес и приблизился к сеньоре Коллонтай со скучающим выражением лица.

Ух ты, какая хорошенькая бабенка! А в представительских документах указано, будто она уже отмотала больше чем полвека на этой каторге, называемой жизнь… Нет, в самом деле — дамочка еще очень даже ничего! Жаль, что связалась с быдлом. И, развязно ухмыляясь, Перес небрежно бросил:

— Salud, companiera Kollontaj!

И замер в ожидании, когда большевичка подаст ему руку. Однако она смотрела на него тем же ледяным взором, что и на «группу товарищей», да еще и брови высокомерно приподняла, потуже натягивая на изящную руку тончайшую лайковую перчатку — точьвточь в цвет костюма… Под ее немигающим взглядом шеф протокола Перес вдруг ощутил себя мальчишкойоборванцем, попрошайкой, а может, даже прокаженным перед высокородной сеньорой с богатой фазенды. Он растерянно переступил с ноги на ногу, потом почтительно согнул спину, осторожно взял в ладони ручку сеньоры амбассадриссы и с трепетом поднес к губам, старательно выговаривая пофранцузски:

— Bonjour, votre excellence, madam! Добрый день, ваше высокопревосходительство, сударыня!

Серые глаза вмиг потеплели, и такая обворожительная улыбка взошла на пухлые губки прелестной амбассадриссы, что шеф протокола Мануэль Перес надолго потерял покой…

Ох, как было тяжело в Мексике! У Александры мгновенно сложились наилучшие отношения с официальными чиновниками и со всем дипломатическим корпусом — словом, со всеми, кроме Гайкиса. Она долго не могла простить ему того, что он заставил ее тринадцать часов трястись в общем вагоне, чуть не доведя до сердечного припадка: якобы скромность приличествует представительнице большевистского государства. Слава богу, что удалось избежать общения с «делегатами трудящихся». Тут уж она заявила, как отрезала:

— Я официальное лицо, представляющее в Мексике не партию, а государство!

Гайкис был очень недоволен «этой вздорной бабой» и, как подозревала Александра, денно и нощно строчил на нее доносы в Москву. А она втихомолку радовалась, надеясь, что ее отзовут из Мексики и направят хоть куданибудь в Европу, хоть в самое незначительное государство, в любое другое, только бы уехать отсюда. В этой Мексике такая невыносимая сухость, что приходилось беспрестанно развешивать в комнатах мокрые простыни. Здесь невероятно разреженный воздух, он буквально ранит, обжигает легкие, а солнце ослепительное, свирепое обесцвечивает мир так, что даже кактусы, даже пальмы кажутся не зелеными, а сизыми, словно выгоревшими…

Ночью небо казалось оранжевым: играл, курился, выбрасывал сгустки огня знаменитый вулкан Попокатепетль. Спать было невозможно, работать трудно, жить скучно. Она устраивала просмотры советских фильмов (здесь знали только американское кино), покупала и продавала пшеницу. И писала грустнофилософские письма подругам и друзьям: «Как мне здесь тоскливо, как немыслимо одиноко, как плохо без всех вас, любимых, дорогих! Нахожу утешение, читая книги по истории человечества. В каждую эпоху люди думали, что их эпоха особенно тяжелая, особенно кровавая и особенно нуждающаяся в переменах. Редкому поколению удавалось прожить без войн или других социальных потрясений и бедствий. Каждое поколение всегда говорило о том, что заработки стали хуже, что жить стало труднее и что человечество никогда еще не знало столько страданий и бедствий. На нашу долю выпало уж очень много, но когда оглянешься, невольно спрашиваешь себя: когда ж такого не было? Когда же на земном шаре было хоть полстолетия, чтобы не было полей сражения, взаимного убийства, преследования за убеждения и всяких других социальных страданий?..»

Мехико оказался вовсе не похож на европейские столицы, к которым Александра привыкла. Зато, рассказывали новые знакомые, здесь очень интересная провинция. Множество мест связано с древней историей народов, которые жили здесь еще до прихода Кортеса, — инков, ацтеков. Монастыри полны легенд!

В один такой монастырь Александру както раз повезла на экскурсию богатая мексиканка Элеонора. Решили остаться там ночевать, несмотря на дурные слухи, которые ходили об этом местечке. Только погасили свет, откудато послышались крики и стоны. Зажгли свечи — тишина, безлюдье. Но в темноте снова начались причитания и стоны. Явились разбуженные перепуганными гостьями смотрители и с факелами обошли монастырь, подробно рассказывая о его прошлом: здесь погибло множество народу, и как раз под той комнатой, где ночевали дамы, была камера пыток. Александре это до слез напомнило Россию. Она уехала среди ночи…

А в другой раз, во время экскурсии по соседней провинции, в таверне, Александра «положила глаз» на красавца генерала. И он тоже так смотрел на неизвестную сеньору… Подошел познакомиться, представился — губернатор этой провинции, пригласил на следующий день на пикник. На сей раз Александра не спала от волнения. Молодой генерал понравился ей. И он смотрел на нее, как на желанную женщину. Она уже мысленно попросила прощения у Марселя, которому готова была изменить, однако наутро узнала, что ночью завязалась перестрелка между двумя враждебными кланами и генералгубернатор был убит…

Александра чувствовала себя в Мехико так плохо, к ней так зачастил доктор, что она сочла себя вправе просить Москву о переводе в любую из европейских стран. Для начала ей позволили отбыть в отпуск, но, уезжая из Мехико, Александра чувствовала, что не вернется сюда больше.

И правильно чувствовала: ее ожидало назначение в Осло — в любимую Норвегию.

Она загодя списалась с Марселем — не напрямую, конечно: посол в Берлине Радецкий был поверенным их тайны, между ними тремя был выработан условный код. Александра написала Радецкому ничего не значащую открытку, ну а тот дал знать в Париж, что свидание назначено в БаденБадене. Они встретились. Говорили о том, что любовь продолжается, хотя вместе им не быть: Марсель вышел из компартии Франции, когда понял, что она рабски следует указаниям из Москвы. А то, что указывала Москва, было, на его взгляд, античеловечно… Александре же, чтобы сохранить жизнь себе и своим близким (сын ее Михаил женился, у него тоже родился сын, внук Александры, Володя), приходилось снова и снова делать реверансы перед Сталиным, неустанно заверяя его в своей верности избранному партией курсу, отказываясь от участия во всех и всяческих оппозициях. И она поняла наивность своих прежних мечтаний: поселиться вместе с Марселем инкогнито гденибудь во французской провинции. Рука Москвы и в самом деле могла достать кого угодно и где угодно: в Париже похищен генерал Кутепов, в Швейцарии убит Игнатий Рейс… Все, что могли Марсель и Александра, — это изредка тайно встречаться (он приезжал в Норвегию, где еще жила его семья, — никак, ну никак не мог он забрать жену и сына во Францию, все находились какието причины, а главной оставалась та, что ему нужен был законный предлог для постоянных наездов в Норвегию, к любимой им женщине) — и тогда уже давать волю чувствам…

Она жила от встречи к встрече — как женщина, от поручения к поручению — как посол.

Одно из них было просто прелестным, оно воскресило веру Александры в себя, оживило ту «протокольную действительность», которая лежала в основе ее деятельности, — ей предстояло присутствовать на встрече афганского шаха Амануллы и его жены. Шахиня Сурайя была «передовой женщиной Востока», она не носила чадру и жаждала приобщиться к западной цивилизации. Для того чтобы продемонстрировать шахине некоторые блага оной, Александра в очередной раз обновила в Берлине свои туалеты, да так, что снова попала в газеты наряду с двумя главными советскими транжирами: Полиной Жемчужиной, женой Молотова, и Натальей Розенель, женой Луначарского.