Юсуповы, или Роковая дама империи - Елена Арсеньева Страница 21

Почему это меня задело? Да потому, что Дмитрий был моим первым, девичьим, вернее, еще девчоночьим увлечением.

Он был по родству моим двоюродным дядей, старше меня лет на шесть или семь; получил блестящее военное образование: окончил кавалерийскую офицерскую школу, служил в лейб-гвардии Конном его величества полку, имел звание флигель-адъютанта императорской свиты… Дмитрий был также спортсмен: в 1912 году участвовал в летних Олимпийских играх в Стокгольме в соревнованиях по конному спорту и даже занял какие-то призовые места, точно не скажу какие, ибо я всегда была далека от всякого спорта, да и времени много прошло, я просто забыла такие подробности. Однако влюблена я была не в блестящего свитского офицера, а в того, кем Дмитрий был раньше: печального, худенького мальчика, который изредка появлялся на праздниках, устраиваемых для многочисленных детей императорской фамилии. Его сестра Мари, шумная, веселая, общительная, выглядела и выше, и полнее, и живее, и вообще, было даже странно осознать, что это – брат и сестра, настолько они казались разными. Вот только глаза у них были похожи: очень красивые, большие глаза, напоминавшие об их матери – греческой принцессе Александре.

Я уже писала, что тетушка Элла, великая княгиня Елизавета Федоровна, была поначалу равнодушна к их воспитанию, к ним самим, да и не только к ним. Жизнь, однако, смогла смягчить равнодушие Елизаветы Федоровны и к племянникам, и к людям вообще, превратила ее совсем в другого человека – полную противоположность ледяной, чопорной красавице, которую ее племянница Мари запомнила с детства и о которой мне подробно рассказывала много лет спустя. Началось преображение Елизаветы Федоровны в тот ужасный день 18 февраля 1905 года, когда анархист Каляев бросил бомбу в карету великого князя. Покушение должно было состояться двумя днями раньше, когда московский генерал-губернатор ехал в театр, однако террорист узнал, что вместе с ним в карете находятся дети, Мари и Дмитрий, и пожалел их. Террорист этот – звали его Борис Савинков, и имя его еще окажется запятнано кровью многих жертв, – был отстранен от выполнения задания.

Каляев исправил его ошибку. Он не промахнулся, бросая бомбу: великий князь был убит на месте, буквально разорван на куски.

Елизавета Федоровна услышала взрыв и тотчас поняла, что произошло. Мари, у которой в это время был урок, видела из окна, как тетя Элла выбежала из дворца в едва наброшенном манто, без шляпы, вскочила в сани, которые ожидали ее, чтобы отвезти на склад Красного Креста (Россия воевала в те годы с Японией, и великая княгиня занималась организацией лазаретов и госпиталей), и исчезла из виду.

Спустя какое-то время детей отвели в церковь Чудова монастыря, где стояли носилки с тем немногим, что осталось от их заботливого, жестокого, немилосердного, странного дядюшки. Эти останки его жена своими руками собирала по снегу, но еще спустя несколько дней части разметанного взрывом тела приносили в Кремль случайные прохожие. Сердце отыскали и принесли в тот день, когда тело отпевали…

Елизавета Федоровна стояла на коленях подле носилок в запачканном кровью платье, с окровавленными руками. Лицо ее было белым, окаменевшим. И с этого дня в глубине ее глаз навсегда затаились страдание и боль. Она словно помешалась тогда, потому что вдруг поехала в тюрьму, чтобы встретиться с убийцей своего мужа. И сообщить ему, что он уничтожил не только великого князя Сергея Александровича, но и его жену…

Ну да, это стало кончиной прежней надменной Эллы и рождением будущей мученицы, подвижницы.

Теперь Елизавета Федоровна считала своим долгом заботиться о детях, которых так любил ее муж. Она предоставила в их распоряжение великолепный дворец на Невском проспекте, купленный ее погибшим мужем у князей Белосельских-Белозерских.

Она не отдала детей отцу, великому князю Павлу Александровичу, который приезжал из-за границы, из своей вынужденной любовной ссылки, на похороны брата, а сама занялась ими. И она в самом деле полюбила Дмитрия и Мари: их воспитание стало целью ее жизни. Другое дело, что воспитание особ императорской семьи понималось и ею, и всеми другими весьма своеобразно. С одной стороны, держали их достаточно просто и требовали от них такой же простоты в отношениях с другими людьми, особенно с теми, кто были ниже по положению. К примеру, когда близ Ильинского проходила ярмарка, детей непременно вели туда и заставляли покупать подарки для слуг и крестьянских ребятишек. С другой стороны, раздача этих подарков выглядела так: Мари и Дмитрий бросали лакомства в разные стороны, а детвора дралась из-за них…

Вообще это было совершенно замкнутое воспитание, в племянниках подавлялось всякое проявление самостоятельности, особенно в Мари. Дело доходило до того, что тетя Элла даже не спрашивала у нее, какую прическу она хочет носить, платья каких цветов предпочитает. С пятнадцати лет Мари вынуждена была носить высокую прическу, как у австрийской эрцгерцогини времен молодости тетушки Эллы: волосы зачесаны назад, длинная пепельная коса уложена узлом на затылке. Она мне много рассказывала о себе, а поскольку мы были дружны и в России, и потом во Франции, неудивительно, что мне хочется подробней рассказать о ней. Для первого бала племянницы Елизавета Федоровна приготовила ей платье из полупрозрачной вуали на розовом тяжелом чехле. Мари предпочла бы простой, легкий, белый шелк, который не мешал бы танцевать, но ее мнение меньше всего интересовало тетушку. Она считала, что современным девушкам недостает той застенчивой робости, которая и придает очарование юным особам. Эту застенчивую робость Елизавета Федоровна изо всех сил старалась привить племяннице, приучить ее покорно следовать своему предначертанию.

Предначертание сие состояло, конечно, прежде всего в браке с отпрыском какого-нибудь царствующего дома. Для семнадцатилетней Мари наиболее подходящим женихом сочли шведского принца Вильгельма.

О том, что судьба ее, собственно говоря, уже решена, она узнала совершенно случайно, прочитав лежащую на столе телеграмму. То, что телеграмма была на имя тети, Мари нисколько не смутило. Поскольку им с братом никто и ничего не рассказывал о том, что творилось в доме и что замышляли взрослые, они привыкли сами добывать сведения любым возможным образом, порою не гнушаясь подслушать или заглянуть в чужое письмо. И вот эта телеграмма о том, что шведская кронпринцесса хочет видеть последние фотографии Мари…

А вскоре в Москве появился и сам юный кронпринц, который путешествовал инкогнито, якобы для того, чтобы посмотреть Россию. На самом деле это были смотрины предполагаемой невесты. Нечего говорить, что и Мари было ужасно любопытно взглянуть на него.

Вильгельм оказался очень молод, изящен и даже красив, с этими его серыми глазами в тени пушистых ресниц. Но когда тетя завела разговор с племянницей о том, что он просит ее руки, Мари была потрясена. Она, конечно, всегда знала, что мужа ей подберут, исходя из соображений высшей политики, но… но ведь существует такое чувство, как любовь?.. Тетя все время твердит: это делается ради твоего счастья, твоего счастья, твоего счастья – а разве бывает счастье без любви?

Конечно, Мари не принуждали, но как бы предполагалось, что дело уже слажено. Она чувствовала, что деваться просто некуда. Впрочем, особо не противилась. Конечно, она побаивалась огорчить тетушку и повредить высшим интересам – и в то же время хотелось пожить совсем другой жизнью, чем та, которую вела до сих пор. Замужество, самостоятельность, возможность делать что хочешь… наконец-то она узнает, что такое быть взрослой, станет сама себе хозяйкой! И теперь-то ей никто не сможет запретить встречаться с отцом, которого она так любила!