На качелях любви - Галия Мавлютова Страница 21

– Да?

– Привет, Даш, – знакомый голос в трубке вызвал во мне острый приступ желчи.

Это был Лешка Соколов. Вспомнил обо мне, друг сердечный. Только его мне не хватало в данную минуту для полного и неизбывного счастья.

– Молчишь? – громко задышал в трубку Соколов, почти просопел. – А я все знаю. «По улице ходила Большая Крокодила».

– И что? – у меня даже челюсти свело от негодования.

– А то, что нам нужно поговорить, срочно, не откладывая в долгий ящик, иначе будет поздно, – и Лешка отрубил связь.

Интриган проклятый, жених несостоявшийся. Лешка хотел стать моим мужем, а ему еще до звания жениха дорасти нужно. Мне и без того тошно, а он устраивает шпионские страсти. Но сидеть перед темным экраном, честно говоря, мне давно надоело. Я побросала в сумку дамские принадлежности в виде сотового, туши для ресниц, помады, салфеток и прочей косметической чепухи, звонко щелкнула «молнией» назло Соньке и бросилась прочь из ненавистного помещения, обвешанного от пола до потолка невидимыми, серыми летучими мышами.

– Соколов, быстро говори, что ты знаешь? – крикнула я, открыв дверь верстальной мастерской.

– Ой, Дашка, – ойкнул Соколов и поперхнулся.

Он откровенно закусывал. Нет, Лешка не обедал. Не морил червячка. Не обжирался и даже не объедался. Соколов просто закусывал. Он пил коньяк. Перед ним на столике стояла бутылка «Хеннеси». Вся мастерская, как гордо именует верстальную Соколов, пропахла коньячными парами. Пряные запахи залезли мне в нос, в горле запершило, и я негромко покашляла.

– Алкоголик несчастный, неудачник, ты уже совсем спился, – выругалась я, пытаясь откашляться.

– Тебе, Дашка, нравятся успешные мужчины, ты думаешь, что они сильные? Ошибаешься, глупая, – глубокомысленно произнес Соколов и нагло хлопнул еще одну рюмку коньяка.

Лешка смачно закусил коньяк бутербродом с колбасой твердого копчения. Вообще-то, Соколов не слишком повернут на здоровом образе жизни, он легко и непринужденно может побаловать себя коньяком, колбаской, рыбкой и другими вредными продуктами. От соблазна никогда не откажется, всегда готов поддержать компанию. Подобное чревоугодие я расцениваю как слабость и обжорство. Поэтому меня качает от порывов южного ветра, даже если этот ветер дует с силой три метра в секунду. Я не курю, не ем плохие продукты, постоянно сижу на диете. А мой бывший жених – отъявленный обжора и сибарит. Когда-то меня напугали именно эти свойства соколовского характера. Я вдруг возомнила, что Соколов будет приходить домой после работы пьяным. Друзья уговорят его выпить – он выпьет. Предложат съесть шаверму – съест. И так пойдет по жизни, слегка зачумленный пивом и острой закуской из ларька. Пусть идет, как ему угодно, решила я, но уже без меня. И наша свадьба рассыпалась на части, не успев созреть до законного брака. Мне стало жаль Соколова. Пьяный, одинокий, никому не нужный, сидит и пьет коньяк в рабочее время.

– Мне никто не нравится, Соколов, ты же знаешь, – сказала я, подтыкая нос салфеткой. Органически не переношу запах алкоголя, он вызывает во мне аллергические реакции.

– Врешь ты все, Дашка, тебе нравится Зимин. Вся редакция уже на ушах стоит. Вас уже без вас женили, – пробормотал Соколов с набитым ртом.

Он пучил глаза, пытаясь прожевать тугой кусок колбасы. Ему никак не удавалось проглотить, и он жевал-жевал-жевал. Но я все поняла. Дурные слова пробрались в меня, застряли в мозжечке, с шумом хлынули в уши, рот, глаза. Пол закачался под ногами, как палуба морского корабля в бурю. Вокруг все шаталось и зыбилось. И лишь один Соколов стоял прямо, не шелохнувшись. Все шло шиворот-навыворот. В этой комнате имел право на качку лишь пьяный Соколов. Все остальное должно стоять на своих местах. Мир пошатнулся. Он утратил стабильность. А я расплачивалась за свою любовь. И это была жестокая плата. Я закрыла глаза и загремела на пол. Очнулась немного позже. Я лежала на ложе, составленном из трех стульев, а Лешка, кривой, как турецкая сабля, поливал мои губы каплями коньяка. В его руках был ватный тампон, явно выловленный из моей сумки. Я хотела выругаться, но у меня не хватило сил.

– Соколов, зачем ты меня заманил в свою берлогу? Хочешь на тот свет отправить? – прошептала я мокрыми от коньяка губами.

– Я, Дашка, хочу, чтобы ты стала самой счастливой женщиной на свете, – сказал Лешка, и я вдруг поняла, что он не пьян, а всего лишь придуривается.

И бутерброд в свой рот затолкал нарочно, иначе он не смог бы высказать мне в лицо неприятные слова. А теперь перепугался насмерть и забыл, что в верстальной открылся настоящий цирк по его велению. Заманил меня обманом, чтобы напомнить о своем существовании.

– Я знаю, Леш, – сказала я, вытирая рот ладонью, – прекрати капать на меня этой гадостью. Помоги лучше мне, – я схватилась за его рукав.

– Полежи еще немного, ты же в обморок свалилась прямо на пол. Такая худенькая, а загрохотала так, что я, по правде, перепугался, – Лешка завозился у столика, собирая мне сложный бутерброд, – а что? Питаешься из рук вон плохо, эти твои вечные диеты до добра не доведут. Дашка, тебе пора задуматься о твоей жизни. Ты неправильно живешь.

Вот только этого мне не хватало. Соколов принялся учить меня жизни. Я встала с убогого лежбища и, громыхнув стульями вместо прощания, вышла из пьяной верстальной. Нечего баловать бывшего жениха своим присутствием. Мои ноги невольно направились в сторону приемной, я не шла, меня вело мое подсознание. Во мне вновь проснулись бойцовские качества. Придется задвинуть нежданную любовь поглубже и подальше. У меня сейчас другие цели и задачи. Я должна отстоять свою честь. Олег Александрович Зимин работает в «Северном сиянии» главным редактором и генеральным директором. Он тот единственный, кто способен уладить раздор в женском гнезде. Всего лишь одним росчерком пера. У него есть на это все права. Я шла к любимому мужчине за правдой. В номер должны поставить мою статью, а не Сонькину. Есть две версии, два варианта. Один из них имеет больше прав на публикацию – он ярче, сочнее, колоритнее. Сонина статья, конечно же, должна заметно отличаться от моей по блеску пера. Спору нет. Но Соня не собирала материал, она не переживала ощущений, микроскопических оттенков чувств, делающих нас людьми. И она не сможет передать читателю всю гамму переживаний, возникших во мне во время поездки. Разумеется, Соня владеет слоганами гораздо изобретательнее, чем я – неопытная начинающая корреспондентка. Но Зимин отправил в командировку именно меня, а не искусного мастера пера и интриги. И ему необходимо довести до логического завершения процесс становления журналистки Дарьи Доброй. Одним взмахом авторучки Зимин может уволить, наказать, наградить и... поставить статью в номер. Мне лично требовалось последнее. Я имела право на просьбу. Если он не согласится на мое предложение и откажет мне, я буду умолять генерального, плакать, валяться у него в ногах. В эту минуту я не думала о превратностях любви. Личное отошло на второй план. И потом ведь любовь выбирает личность, а личность выбирает любовь. Одно к другому непременно приложится. Когда сотрудница Всемирного банка шла к директору за прибавкой к жалованью, вероятно, она думала именно так, как в эту минуту думала я. У нас с ней одинаковые мысли, а они всегда скакуны. И они легко могут привести к чрезвычайным последствиям, сбросив всадника со спины в самый неподходящий момент.