Нет ничего сильнее любви - Таня Винк Страница 21

Галя никогда не рассказывала о той ночи ни Андрею – мама категорически запретила, «нельзя настраивать сына против родного отца», ни Лене – сама решила не рассказывать, уж очень тяжелое чувство безысходности оставили после себя события той ночи.

После «прощения» часть Галкиного сердца, принадлежащая маме, окаменела. Мама тоже окаменела, и никакие доводы тогда еще живой бабушки, мол, уходи от него, не помогали. Ленке об этом случае она не рассказывала, уж очень все было дико, не по-человечески. Даже сейчас от воспоминаний той ночи по Галкиной коже ползли мурашки. Слава богу, кровать эта осталась у отца. Как и квартира, пропитанная криками, слезами и проклятиями.

Прожили родители вместе почти шестнадцать лет. Наверное, жили бы еще, и мама терпела бы, но случилось то, что мама простить не смогла. Однажды отец спокойно сказал маме в присутствии Галки и Андрея, что должен уехать на выходные дни в другой город к одной женщине. Понять, зачем он это сделал – невозможно, да и не нужно понимать зверя. Мама стояла белая как мел, а отец самодовольно ухмылялся. И тут он добавил:

– Я еще не знаю, люблю ли ее.

Много лет спустя Галя помнила свои ощущения – ей вдруг стало так хорошо, так радостно от мысли, что они, наконец, разведутся. Но не тут-то было! Мама забилась в истерике, но отец, вместо того чтобы успокоить маму в свойственной ему манере кулаком, повторил, что не знает, любит ли ту женщину.

– И давно ты с ней спишь? – спросила мама, давясь слезами.

– В эти выходные будет год. Мы будем с ней отмечать.

Мама окаменела. Отец принарядился и уехал.

– В понедельник я сразу на работу, – бросил он, закрывая за собой дверь.

А к Галкиным ощущениям навеки добавилось еще одно: она в сумасшедшем доме и слушает разговор тяжелобольных пациентов.

Выходные дни мама звонила по друзьям отца и выясняла имя и адрес любовницы. И выяснила. Не у друга, а у жены друга. Еще она выяснила, что женщина моложе отца на двенадцать лет и что он ее, безусловно, любит. Почему жена друга так жестоко обошлась с мамой, Галка поняла позже: мама была жестокой к себе, вот и получила. И еще поняла, что не шестнадцать лет несчастливого брака с полоумным садистом могут довести женщину до развода, а факт измены.

Андрею было семь, и он, кажется, ничего не запомнил. Две недели они жили в мамином ателье, в каморке с рулонами тканей и мешками с обрезками, а потом мамина клиентка, Вера Петровна, вдовая, похоронившая дочку, предложила пожить у нее. Петровна отдала им две комнаты из пяти, и в первый же вечер устроила семейный совет, на котором обсуждались главные вопросы. Деньги на питание складывали в общий котел в соотношении один к двум – двое детей едят как один взрослый, сказала Вера Петровна. Убирать квартиру должны были мама и Галка – Вера Петровна процесс уборки на дух не переносила, и в ее квартире было, мягко говоря, не чисто. Андрей отвечал за хлеб и молоко. Что хозяйка любила, так это готовить и посещать старый базар, расположенный в торце ее не менее старого и очень престижного дома. Именно посещала, потому что сказать «ходила» было бы кощунством. Она тщательно одевалась, причесывалась, украшала себя подобранной с большим вкусом бижутерией и, гордо вскинув голову и размахивая руками в такт шагам, топала на базар как раз к закрытию. Торговки с «остаточками», как говорила Вера Петровна, ждали ее кто с неприязнью, кто с желанием повеселиться напоследок. Сколько они ни веселились, Вера Петровна брала товар по цене, что назначала сама. Если не отдавали, она уходила. И не возвращалась, сколько бы ей вслед ни кричали: «Да ладно, берите уже…»

Все происходящее казалось Инне аттракционом неслыханной щедрости, и она каждый день просыпалась с ощущением, что когда-то это закончится, когда-то Вере Петровне надоест изображать мать Терезу, она прозреет и выставит их за дверь. Этого не произошло, а произошло то, во что Инна не сразу поверила – Вера Петровна заговорила о прописке. О том, что после ее смерти квартира отойдет какой-нибудь прокурорской скотине или судье, как уже было с ее одинокими подругами, почившими в бозе.

– Вера Петровна, это невозможно сделать. Мне ж если прописываться, то с двумя детьми, – с горечью отвечала Инна. – Мы с вами не родственницы, а на взятку у меня нет денег.

– Я попробую решить, – сказала Петровна. – Дело в том, деточка, что у меня был дядя Рома, а твой покойный отец по отчеству Романович. На этом мы можем состряпать неплохую ксиву.

Что она имела в виду, Инна не понимала, пока к ним не наведалась аккуратненькая худенькая одноклассница Веры Петровны и бессменная паспортистка ЖЭКа. Бессменная почти сорок лет. Вот эта старушенция за чашечкой чая и тортиком, испеченным Верой Петровной, состряпала бумажку, что Инна приходится Вере Петровне самой что ни на есть настоящей внучатой племянницей. А ее дети, соответственно, внуками. Бумажку тут же заверили печатью, извлеченной из матерчатой хозяйственной сумки, и скрепили яичным ликером, припрятанным Петровной для особых случаев. Из квартиры папаши выписывались тихо, и он узнал об этом совершенно случайно из квитанций на оплату воды, в которых числился только он. Ему бы радоваться, но не тут-то было – он помчался к Петровне и устроил очередной скандал. На скандал все плюнули – собака лает, караван идет, и на следующее утро Инна проснулась внутренне обновленной. Фасад тоже решила обновить, для чего рванула в парикмахерскую и кардинально поменяла не только цвет волос, а и прическу – теперь она была брюнетка с почти мальчишеской стрижкой. Гале и Андрею такая мама очень нравилась не только прической, а и непривычной веселостью, но вот на работе случился казус… Идет она по коридору, а навстречу директор ателье. Глянул на нее с интересом и дальше шагает – не узнал. Они поравнялись, а Инна ему:

– Доброе утро!

Он вскрикнул и отскочил в сторонку, как не на шутку испугавшийся кот, а потом весь день бросал на нее заинтересованные взгляды. С тех пор Инна так и осталась брюнеткой. Наверняка выбор цвета волос, своего натурального цвета, повлиял на нее наилучшим образом, и она медленно, но верно возвращалась к себе настоящей и давно забытой.

Друзей у Петровны было с избытком, и все писали стихи. Она тоже сочиняла. Не всякие там «С днем рожденья поздравляю, счастья, радости желаю!», а настоящие. Ее публиковали в газетах, она сама издала девять сборников, а уже после ее смерти шесть стихотворений были включены в подарочный фотоальбом, выпущенный городскими властями к чемпионату мира по футболу «Евро-2012». Некоторые друзья Петровны ненавидели Инну и после смерти ее благодетельницы, но у мамы Гали и Андрюши уже была новая жизнь, и на мышиную возню вокруг себя она внимания не обращала.

Лена поймала языком подтаявший кусочек мороженого и проводила взглядом старушку с дворнягой на поводке:

– Знаешь, что меня больше всего пугает?

– Нет, – Галя отрицательно мотнула головой.

– Меня пугает то, что Андрей никого не любит. И себя в том числе.

Некоторое время они молча доедали лакомство, глядя на снующих туда-сюда людей. Ярко вспыхнули фонари, и на танцплощадке заиграл вальс. Повеяло прохладой.