Вдова военного преступника - Элли Мидвуд Страница 21

Берлин провожал нас серым дождём и промозглым ветром; Линц же встретил нас безоблачным синим небом и яркими пиками горных цепей, прозрачным воздухом и долгожданной тишиной. Я почти забыла уже, каково это было — тишина; после непрерывного рокота самолётов над головой, отдалённых взрывов и дрожащей земли, противовоздушных сирен и артиллерии тишина эта теперь казалась чем-то неестественным.

По дороге к дому Эрнста мы сидели, прижавшись друг к другу на заднем сиденье, и я вдруг вспомнила, что когда ещё была совсем маленькой девочкой, я закрывала уши руками во время грозы, пытаясь заставить грохочущий мир вокруг исчезнуть. Гром и молнии по-прежнему были там, снаружи, но я-то их не слышала, а значит и не боялась больше. Вот и сейчас то давно забытое, детское чувство вдруг вернулось ко мне, в этом обманчиво пасторальном Линце. Мне думалось, что оба мы так отчаянно пытались заставить себя верить, что всё каким-то образом непременно закончится хорошо, и что если мы только будем держать друг друга за руку, весь мир снаружи исчезнет и останемся только мы одни.

— Мне безумно страшно. — я наконец осмелилась произнести это вслух.

Эрнст обернул руку вокруг моих плеч и прижал меня к себе ещё крепче.

— Чего ты боишься? У тебя же есть я.

— А что, если ты не всегда будешь рядом?

Эта тема была нашим негласным табу, но это никак не меняло того факта, что оба мы прекрасно знали, что когда Германия проиграет войну — а сейчас это было всего лишь вопросом считанных месяцев — все члены правительства вместе с РСХА, СС и СД должны будут предстать перед международным военным трибуналом, чтобы ответить за все военные преступления, о которых мир наконец-то узнал. Американские, Британские и Советские лидеры уже решили их участь на Тегеранской конференции, вместе с участью самой Германии, уже поделённой на оккупационные зоны на их картах. Я знала обо всём этом от Ингрид.

— Ну куда же я денусь?

«Вот и хорошо, солги мне, заставь меня поверить в невозможное. Мне так нужно иметь сейчас хоть какую-то веру, и в кого, как не в тебя, сильного и уверенного, всегда знающего, что делать, всегда находящего выход из любой самой безвыходной ситуации… В кого же мне ещё остаётся верить, как не в тебя?»

— Я всегда буду рядом. Обещаю, — добавил он и кивнул, будто в подтверждение своих слов.

— Я тебе верю.

Я пыталась оставаться насколько можно более невидимой на протяжении всего вечера, прячась за широкой спиной Отто по большей части; несмотря на своё крайне занятое расписание, он ни за что не пропустил бы день рождения лучшего друга. Я с жадностью наблюдала, как Эрнст играл со своими детьми, счастливыми до бесконечности получить наконец-то безраздельное внимание их постоянно отсутствующего отца. Было очень больно думать, что скорее всего я никогда не увижу, как он играет вот так с нашим ребёнком.

Медленно, измучивая себя собственными мыслями, я начала потихоньку выцарапывать его из своего сердца, пытаясь отстранить себя от его семьи, потому как это с ними ему придётся бежать, когда всё будет официально окончено для нашей страны. Скорее всего он уже приготовил паспорта для своей жены и детей, и может где-то в Южной Америке, куда собирались бежать все высокопоставленные военные преступники, они начнут новую жизнь, и всё у них будет хорошо, и… И я больше не могла ничего видеть из-за застилающих глаза слёз.

Я вышла на улицу, в прохладную австрийскую ночь, и подняла лицо к бархатному небу над головой. Здесь даже звёзды были другие, большие и яркие, совсем не как в Берлине. «Пока я смотрю вверх, слёзы не катятся по щекам, а значит, я так и буду стоять, пока боль в груди не поутихнет. Когда же я в последний раз вот так смотрела на звёзды? Ах да, всё верно, с Генрихом, в самое первое лето после того, как мы поженились. Мы собирались провести выходные за городом, но на полдороги наша машина перегрелась и встала. Генрих тогда постелил на землю свой китель, и мы легли на него, глядя на ночное небо и наслаждаясь вином, что прихватили с собой. Мы не говорили ни о чём, просто лежали и смотрели на небо».

Мы с Генрихом всегда понимали друг друга без слов. А затем он пришёл и разрушил мой маленький, хрупкий мирок, уложил меня на осколки, что остались от него и занялся со мной любовью. Такой уж он был человек, мой Эрни: всегда получал то, чего хотел. А я всё равно его любила, не смотря ни на что…

Швейцарская граница отсюда не так уж и далеко, да и паспорт у меня был при себе. Если прямо сейчас взять машину и сесть на ближайший поезд, я уже завтра утром буду в Цюрихе. А оттуда все мы — мама, папа, Генрих, Урсула, Макс, Грета и я исчезли бы без следа. После открытия второго фронта Цюрих был наводнён агентами американской контрразведки, они вывезли бы нас за считанные часы. Нужно только собраться с силами и поехать, прямо сейчас собраться и уйти, пока ещё не стало слишком поздно…

— Ты куда от меня сбежала?

Голос Эрнста окутал меня мягким одеялом, и ночь вдруг перестала казаться такой холодной.

— Просто хотела подышать свежим воздухом. А ты почему не внутри с гостями?

— Потому что ты не там. Куда ты, туда и я, помнишь наш уговор?

Вот так всё и было между нами: так просто и в то же время так безнадёжно запутанно.

* * *

Сегодня Генрих должен был наконец-то вернуться из Швейцарии. Его водитель Ганс забрал его машину день тому назад, и теперь мы вместе с двумя другими агентами внешней разведки ждали на военном аэродроме их с Максом прибытия.

Принимая во внимание официальный состав нашей группы, я изначально старалась держать себя в руках, но когда увидела мужа, спускающегося по трапу и улыбающегося мне, я плюнула на этикет и бросилась его обнять.

— Перестань, Аннализа. Люди смотрят, — Генрих смущённо пробормотал, но я всё равно чмокнула его в щёку перед тем, как он направился пожать руки ожидающим его офицерам. Следовавший за ним Макс, который все эти два месяца по сути был правой рукой моего мужа, поприветствовал меня тёплой улыбкой и кивком. Он и сам до сих пор не верил, что благодаря вмешательству Эрнста он избежал трибунала, и не уставал рассыпаться в благодарностях мне и самому шефу РСХА каждый раз, как докладывал нам об их успехах по телефону.

Однако, далеко не всем заговорщикам и даже тем, кто знали о заговоре, но ничего о нём не заявили, повезло так, как Максу. День за днём я складывала Эрнсту на стол всё новые и новые приказы «об особом обращении», которые он подписывал с какой-то необъяснимой решительностью.

— Зачем ты это делаешь? — наконец спросила его я. — Разве нельзя просто посадить их в тюрьму? Зачем же их всех казнить поголовно?

Он вздохнул в очередной раз и несколько раз постучал пальцем по стопке бумаг перед ним — фактически смертным приговорам ещё двадцати несчастным офицерам.

— Это нужно делать. — Он замолчал на какое-то время, а затем добавил, очень тихо, — Мне необходимо, чтобы фюрер мне доверял. Сейчас он не доверяет никому, потому как после покушения у него развилась параноидальная идея, что все вокруг него пытаются сговориться. Чем больше предателей я приговариваю, тем больше он проникается ко мне доверием, понимаешь? Он уже начинает соглашаться со мной во многих вопросах. Эти несколько сотен должны будут погибнуть, но зато тысячи смогут выжить. Я знаю, как гадко это звучит, но это единственный путь, как я могу воплотить в жизнь свой план.