Осенняя рапсодия - Вера Колочкова Страница 21

– А нельзя ли вас, молодой человек, к нужному делу приспособить? Раз уж представился такой счастливый случай в образе мужчины в доме?

– Ну, приспособьте. Раз уж представился, – в тон ей проговорил-пропел он. Странная какая старуха. Не знаешь, как с ней и разговаривать. – Что делать-то нужно?

– Да у меня в туалете, прошу прощения за подробности, бачок плохо воду сливает…

Господи, этого еще не хватало! Совсем старуха сбрендила, честное слово! Слесаря не могла вызвать, что ли? Да он дома у себя отродясь в такие сантехнические подробности не лез, а тут…

– Хорошо. Я сейчас посмотрю, – вежливо улыбнулся он ей. И похвалил себя за выдержку. Молодец. Так держать. На провокации поддаваться не будем. Раз надо, и не это сделаем. Надо, так и полы у вас тут помоем, и в магазин с кошелками сбегаем, за мукой и за постным маслом… Все ради любви к своей девочке, ясноглазому юному солнышку на тонких, стройных ножках.

Со сливным бачком он не справился конечно же. Открыв крышку, долго стоял над незнакомой конструкцией, пялился озадаченно. Так долго, что на него психоз напал – что он им тут, и впрямь слесарь, что ли? Хорошо хоть, народ начал потихоньку прибывать – туалет надо было освободить. Уважительная причина. Потом долго мыл руки в ванной, морщась от запаха дешевого мыла.

За стол сели в три часа, Ира сказала поминальную речь, обращаясь к Катиной фо тографии в траурной рамке. Девушка там выглядела чистой красавицей – пышные яркие волосы обрамляли чуть улыбающееся лицо, глаза смотрели ясно и живо и немного удивленно, будто спрашивали – чего это вы тут делаете, ребята? Выпили первую поминальную рюмку, не чокаясь. Настя глотнула, закашлялась глухо и слезно, потом вдохнула с икотой воздух, и Олег слегка похлопал ее по напряженной горячей спине. Несмотря на горестный момент, все присутствующие разглядывали его с любопытством. Исподтишка, исподлобья. Что ж, ни чего особенного. Жизнь есть жизнь. Одних поминаем, других разглядываем. Он и не возражал, суетился вовсю по праву немногочисленности за этим столом мужского начала – кому водки налить, кому салатика в тарелочку подложить. Сидел поодаль от него какой-то замшелый старичок, да бледный прыщавый юноша, чей-то сын, рубал поминальные пироги торопливо, как голодный матрос. Так что в отношении соблюдения этикета он один и старался. Пусть оценят, как Насте с ним повезло.

За весь вечер она не сказала больше ни слова. Клюнула из тарелки горячего, откусила кусок пирога да передернулась слегка, будто пробежала по желудку тошнота. Ира поглядывала на дочь с тревогой, но и не спрашивала ни о чем. Когда встали из-за стола, шепнула ему тихонько:

– Езжайте домой, Олег. И пусть она поспит подольше. Нервного срыва нам только не хватало. Езжайте, езжайте…

Дома он первым делом открыл окно. Июньская настоявшаяся к вечеру жара забрала из комнаты весь кислород, дышать совсем нечем. Как она быстро наступила, эта жара! Всего четыре дня стоит, а уже надоела. И тело под рубашкой скользкое, противное. И водочный поминальный хмель застрял наждаком в глотке. И даже расслабиться нельзя, поваляться после душа перед телевизором. Нехорошо вроде. Настя обидится, не так поймет. Хотя ей, похоже, все равно. Села кульком на кровать, свесила плечи, глядит перед собой горестно.

– Настюша, иди под душем постой… Тебе легче будет.

– Да. Сейчас, – отозвалась она вяло.

– А хочешь, вместе пойдем?

– Нет. Я одна. Ты пока чаю сделай, хорошо? Очень пить хочется…

– Конечно, малыш.

Приняв душ и напившись чаю, она уснула, свернувшись под простыней маленьким калачиком. Он постоял над ней, повздыхал немного. Бедная девочка. Ничего, пусть поспит, утро вечера мудренее. Утром встанет, и все будет по-прежнему. Сколько уже можно-то…

Среди ночи он резко проснулся, будто поддал кто кулаком в бок. Поднял голову с подушки, уставился в темноту. Протянул руку – Насти рядом не было. Из-за кухонной двери выбивалась полоска света. Тело было липким от духоты, и сердце забухало тревожно и недовольно, когда он поднялся с постели и потащился, чертыхаясь, на кухню. Настя сидела на шатком квадратном стульчике, поджав ноги и уместившись на нем целиком, в позе несчастного эмбриона, обхватив худые коленки руками. Глянула так, будто полоснула накопившимся отчаянием, зашевелила губами. Он даже не понял спросонья, что она ему сказала. Стоял, пялился удивленно, пока она не повторила яростным шепотом:

– Пожалуйста, Олег… Давай Лизу к себе возьмем… Я прошу тебя, пожалуйста…

Нет, что происходит, в самом деле, объясните ему? Кончится это когда-нибудь или нет?!

* * *

Она давно уже проснулась, но открывать глаза не хотелось. Не от плохого субботнего настроения, а просто хитрое дамское притворство напало. Знала потому что – сидит парень на ковре у кровати, смотрит на нее, спящую. Очень хорошо смотрит. А что вы хотите? Под таким взглядом на любую тетку сонное притворство нападет. И кофе как вкусно пахнет – умереть не встать! Нет, надо открывать глаза, надо в очередной раз «удивляться» этому «кофе в постель». Главное – ногой не дрыгнуть ненароком. Опять он поднос с чашками на самый край кровати пристроил. В первое их утро именно так и вышло – проснулась, подскочила по привычке, сшибла поднос к чертовой матери. Коричневые разводы на ковре так и остались. А все потому, что непривычная она к буржуазным изыскам, чтоб кофе в постель. К женским утренним обязанностям по хозяйству привычная, а кофе Олег ей сроду по утрам не носил. Да она и не хотела особо. Жили и жили, как все супруги, исполняли обязанности. И ничего в этом плохого не видели. Чем плохо, когда человек живет и исполняет свои обязанности?

Чуть улыбнувшись и чуть дрогнув плечиком, она постаралась красиво проснуться, то есть слегка и по возможности грациозно вытянуться на подушках и медленно раскрыть глаза. И приятно удивиться его присутствию на ковре у кровати, и еще больше удивиться кофе и бутербродам с ветчиной на тарелочке. Или сегодня с сыром? Или с маслом и джемом? Вообще-то хотелось бы с ветчиной…

– О-ой… Привет… – хрипловатым спросонья голосом проговорила Марина, одновременно растягивая лицо в довольной улыбке. – Опять ты меня балуешь, юноша-искуситель…

– Марин… Я же просил, не называй меня больше юношей! Мне не нравится.

– Почему? – протянула она насмешливо, поиграв ресницами.

– Да звучит как-то нехорошо. Будто я не мужик, а пацан пятнадцатилетний, которого добрая мамаша к прачке для мужской науки пристроила.

– Я?! Это я – прачка?

Она села на постели, расхохоталась громко, но без обиды.

– Нет. Ты не прачка. Потому и не обзывайся! Хватит уже акцент на разницу в возрасте делать. Невелика и разница, между прочим.

– Ага. Десять лет – конечно не разница. А впрочем, я и впрямь больше не буду. Честное слово. Обещаю.

– Ну и умница. Давай завтракать. Видишь, я кофе сварил. Остыл уже, пока ты дрыхла.

Он ловко поднялся с ковра, опираясь лишь на ступни и вытягивая вверх рельефно вылепленный торс. Так, будто сидящая в нем пружина взяла и распрямилась сама по себе легко и непринужденно. И никаких усилий телу не стоила. Марина даже позавидовала слегка – ей вот так из «положения сидя» ни за что не подняться. Обязательно надо будет раскорячиться как-то, на корточки сесть, руками во что-то упереться. Что сделаешь – возраст не молодой, кости не девичьи. Однако подумалось ей об этом вовсе не с грустью. Наоборот, накатила волна смешного и совсем не подходящего случаю кокетства – а нас и таких, вроде того, любят, немолодых и не шибко гибких… Хотя насчет «любят» – это еще бабка надвое сказала. Кака така любовь, простите? Так, снизошла блажь на впечатлительного юношу. А ей так вообще без разницы. Ей не любовь, ей результат важнее. В бегстве от свеженького, но дурно пахнущего женского одиночества все средства хороши. А тут вон какое хорошее «средство» само собой подвалило! Послал вороне бог кусочек сыру. Вернее, кусочек релакса. Не всем так везет. Таблетка анальгина оказалась на удивление сладкой пилюлей. Не жизнь, а сплошная медово-молочная ванна после хорошего секса, да с кофеем в постель. Не всем, не всем так везет…