Созданы друг для друга  - Лорен Моррилл Страница 20

Я решаю пропустить мимо ушей комментарий о «старой» и «скучной» Национальной галерее (вообще-то 187 лет – просто ерунда для города, основанного римлянами в 43 году нашей эры) и следую за Джейсоном к стене. Он проводит рукой по растрескавшемуся, шероховатому бетону, покрытому довольно впечатляющими граффити. Тут нет ни определенного сюжета, ни узора, просто завитки и взрывы краски. Но цвета настолько яркие и насыщенные, что кажется, будто рисунок объемный. Чем-то напоминает Мондриана, которого мы видели утром в Тейт.

– Круто, да? – спрашивает Джейсон, скользя пальцами по стене. У него такие ярко-рыжие волосы, будто он сам часть этой насыщенной картины.

– Ага, – признаю я и подхожу к огромному валуну. Он лежит ближе к реке, расписанный, как какое-то психоделическое пасхальное яйцо.

– Спасибо, – говорит Джейсон и делает в шутку легкий поклон. – Лучше, чем Национальная галерея?

– Я все равно хочу увидеть «Подсолнухи», – отвечаю я, не желая так просто сдаваться. – Но это и правда прекрасно.

– Такой ответ меня устраивает, – произносит Джейсон с улыбкой, словно мальчишка, получивший пятерку за свою первую контрольную.

Он слегка отталкивается рукой от стены и отходит к другой – с трафаретными рисунками. Конечно, это не Бэнкси, работы которого я видела в интернете, но очень похоже на его стиль. Цепочка нарисованных аэрозольной краской черных крыс изображает эволюцию человека. Рядом несколько неуклюже выведенных анархистских символов, однако детализация большинства рисунков поражает. Посреди стены как будто бы дыра в бетоне, через которую видно оживленную улицу. Мне приходится подойти на несколько шагов ближе, чтобы понять, что это тоже нарисованная баллончиком иллюзия.

В углу скейт-парка парень в обтягивающих гранжевых джинсах и в еще более обтягивающей (и, как я понимаю, шутливой) футболке с изображением Джастина Бибера настраивает гитару, усеянную потрепанными, облезающими наклейками. Он перекидывает кожаный ремень через плечо, и я жду, что сейчас зазвучит плохой кавер на какую-нибудь новую песню в стиле эмо-панк. Но вместо этого парень начинает нежно перебирать струны, играя первые ноты моей самой любимой песни битлов – «Here, There, and Everywhere». Я сражена его талантом: кавер прекрасный – медленный, с приятными риффами. Я закрываю глаза, слушаю и на минуту даже забываю о похмелье. Живое исполнение «Битлз» на берегу Темзы – идеальный лондонский момент.

– Ты в порядке? – спрашивает Джейсон, кладя руку мне на плечо.

– Да, я просто обожаю эту песню, – отвечаю я, закидывая голову и вдыхая полной грудью.

Мама шла к алтарю под эту песню, и у родителей была традиция: они танцевали под нее на каждую годовщину, даже если им удавалось только покружиться по гостиной пару минут.

– Да. Битлы… Неплохо, – говорит Джейсон.

Я так резко поворачиваю голову, что мне чуть не защемило нерв.

– Неплохо? – спрашиваю я скептически. – Дай-ка я тебе объясню: «Битлз» – самая крутая музыкальная группа за всю историю планеты Земля, и если для тебя их гений не очевиден, то я не представляю, как у тебя хватает мозгов одеваться по утрам!

То же самое слово в слово сказал мой отец деду, когда тот посмел усомниться в величии битлов. Конечно, эта история случилась до моего рождения, но мама до сих пор время от времени повторяет ее и каждый раз смеется из-за того, что напористость папы сбила дедушку с толку и тот даже не придумал, что ответить.

– Спокойствие, девочка, – говорит Джейсон, подняв руки вверх. – Я тоже фанат.

После этих слов он отошел в сторону – видимо, хотел укрыться где-нибудь от моего безумия, и я развернулась обратно к стене с граффити. В одном месте краска начала слезать, при этом обнажилась радуга оттенков, и какой-то уличный художник воспользовался этим, чтобы вырезать слова из песни «Fat Bottomed Girls» группы Queen. И смотрится это очень красиво.

– Эй, Джейсон, – зову я и не глядя машу ему. Когда я оборачиваюсь, его нигде нет. Я ищу его глазами и замечаю рядом с гитаристом, который настраивает инструмент. Джейсон достает бумажник и протягивает музыканту несколько купюр, тот их берет и в обмен дает свою гитару. О господи! Что Джейсон затеял?

Он подзывает меня жестом. Пока я раздумываю, стоит ли идти, Джейсон начинает жестикулировать так активно, будто его вот-вот хватит удар. Придется подойти.

– Что ты… – начинаю я, но он меня перебивает.

– Сидеть, – говорит он мне, как собачке, и указывает на скамейку.

Я знаю, что он не отстанет, пока я не выполню просьбу, так что я вздыхаю и плюхаюсь туда, куда он велит. Теперь я сижу точно перед ним, так что мне приходится приподнимать голову вверх, чтобы видеть его лицо.

– Ну, счастлив? – спрашиваю я.

Вместо ответа он начинает на удивление хорошо играть начало «Oh! Darling», только в отличие от скейтера Джейсон еще и поет. Поет! Скажу сразу: я не люблю, когда люди поют, и уж тем более когда поют для меня. И даже не важно, хорошо поют, плохо или средненько. Для меня это не имеет значения. Если ты не подписал контракт с крупным музыкальным лейблом и твои треки не висят в iTunes, я не хочу слышать, как ты поешь. Вот почему я не могу смотреть American Idol: я боюсь, что участники облажаются, и им будет стыдно, и тогда уже мне будет стыдно за них.

Но Джейсон поет фантастически, и я заворожена. Его голос вспарывает лондонский туман, а я сижу, приклеившись к скамейке, и не могу отвести от Джейсона глаз. Он тоже смотрит прямо на меня, его глаза сияют. Он берет все ноты, попадает даже в разные тональности фирменных «о-о-о-о» Пола Маккартни.

– Believe me when I tell you (oooh!), – поет он, заканчивая песню, – I’ll never do you no ha-arm ^[1].

К моменту, когда музыка стихает, моя челюсть, должно быть, болтается где-то на уровне земли. Я пытаюсь прийти в себя и сообразить, что следует сказать. Я не испытываю ни обжигающего стыда, ни смущения – напротив, я очарована, а Джейсон тем временем спокойно отдает гитару скейтеру (который аплодирует) и направляется к противоположной стене парка. Я вскакиваю со скамьи и бегу следом.

– Где ты этому научился? – выпаливаю я.

Джейсон делает вид (как мне кажется), что изучает граффити.

– Я же сказал: я тоже фанат, – безразлично говорит он, не глядя на меня, и пожимает плечами.

– Говорил, что фанат, но я никак не ожидала, что ты буквально мини-Маккартни.

– Да не, – отмахивается Джейсон от комплимента. – Я просто дурачусь. Мама ставила мне в детстве битлов и все такое.

Я открываю рот, чтобы рассказать о своих родителях, но что-то меня останавливает. Я не люблю говорить об отце. И почти никогда не говорю, даже с Фиби.

– Что ж, это было очень круто. – Я делаю небольшую паузу, прежде чем добавить: – Ты был очень крут.