Обещание нежности - Олег Рой Страница 20

— И как сегодня твоя тренировка?

— Нормально, — бросил Павлик, поглощая в огромных количествах приготовленный мамой ужин. Уткнувшись взглядом в какую-то очередную приключенческую книжку, он с трудом воспринимал любые внешние раздражители и сам знал об этом, но от привычки читать за столом его не смог отучить никто из домашних.

— Пеле, одним словом, — вздохнул старший брат и прямо, в упор посмотрел на Павлика, ожидая его реакции.

— Угу, Пеле, — с пренебрежением кивнул тот, все так же не отрываясь от книги. — Меня и Олька сегодня так назвала. Что она, что ты — оба в спорте полные недотепы!

Андрей не выдержал и засмеялся. Да, номер не прошел, удивить братишку не удалось. Ну ничего, когда-нибудь тот еще поразится его умениям!

В следующий раз он мысленно перемещался в пространстве большого универмага, оставив «себя» стоять рядом с одним из прилавков, а сознанием смело заглядывая во все помещения вплоть до кабинета директора. Потом Андрей «гулял» по кинотеатру, куда пришел вместе с Павликом; по маминому институту, привезя по ее просьбе какой-то забытый документ; по знакомым московским улицам, пока «телесный» Андрей Сорокин мирно отдыхал на какой-нибудь лавочке… Дни летели за днями, и скоро он уже не представлял себе жизни без этого тайного, загадочного «порока». И хотя радость и чувство незримой опасности, ощущение, будто он заглядывает куда-то за край бытия, приносили ему любые мысленные перемещения в пространстве, все же больше всего ему нравилось бродить тайком по собственному дому.

Он делал это обычно вечерами, когда брат давно посапывал в постели, а родители курили на кухне на сон грядущий. И однажды такая прогулка стала поворотной в его экспериментах над самим собой.

В тот вечер Андрей из озорства примостился поближе к отцу, сидевшему за кухонным столом, и принялся тайно подшучивать над ним, то незаметно отодвигая в сторону зажигалку, которую тот потом никак не мог нащупать на прежнем месте в неверном свете маленького кухонного ночника, то еле слышно прикасаясь сзади к его волосам, то осторожно двигая ногой под столом пустую табуретку. Отец каждый раз вздрагивал, оборачивался, изумленно вертел в руках зажигалку, подозрительно поглядывал на жену, домывавшую после ужина посуду, и мрачнел, мрачнел, мрачнел… К слову сказать, Андрей никогда таким образом не дразнил мать; он не хотел, чтобы именно она заподозрила хоть какую-нибудь перемену в жизни старшего сына, и был уверен, что она до сих пор остается в полном неведении по поводу всего, что происходит в его судьбе. А потому для него было откровением, когда тот разговор на кухне начала именно мать.

— Ты заметил, Максим, что с мальчиком что-то происходит? — осторожно спросила она, вытирая руки и присаживаясь за стол напротив мужа. Кстати, Наташа никогда не называла в разговорах с Максимом старшего сына «нашим мальчиком» — может быть, ее удерживала от этого природная честность, а может быть, и бессознательное суеверие. И Максим всегда понимал, о каком именно «мальчике» — старшем или младшем — идет речь в каждом конкретном случае.

— Нет, — сухо ответил он, и в этот раз мгновенно догадавшись, что речь об Андрее. — А что с ним такое? Что случилось?

— Случиться как будто бы и ничего не случилось, — задумчиво протянула мать. — Главное, что обмороки больше не повторялись, и чувствует он себя хорошо. Но знаешь, он стал каким-то… немного чужим, что ли. Я иногда просто не узнаю его. Будто у него в душе — ну, изменилось, сломалось что-то, будто он переродился и стал совсем другим.

— Он всегда был «другим», если ты имеешь в виду его отличие от тебя или меня. И от всех иных, нормальных детей тоже.

— Что ты имеешь в виду? — вспыхнула Наташа, как всегда пугаясь, что муж произнесет что-нибудь непоправимое, чего она потом никогда не сумеет простить ни ему, ни себе.

— Да ничего особенного. Кроме того, конечно, что он как был со странностями, так и остался. Чему ж ты удивляешься?

— Господи, и почему ты всегда так несправедлив к нему? — вспылила мать, и Андрей, незримо присутствовавший при этой сцене, в первый раз искренне пожалел о том, что ему приходится слышать вещи, для его ушей не предназначенные. — Ей-богу, иногда мне кажется, что ты его вообще не любишь, ни капельки.

— Ну, это, положим, не совсем так, — примирительно сказал муж, кладя на ее руку свою широкую ладонь. — Он ведь наш первенец, и я не могу быть совсем равнодушным к нему. Но и не хочу брать греха на душу, не хочу притворяться перед тобой: он мне чужой, Наташка. Не моей он крови. Возможно, он уродился в деда, отца твоего, которого я никогда не знал? А может быть, имеет место какая-нибудь еще более сложная игра генов? Не знаю. Просто иногда мне страшно наблюдать за ним, как вот, знаешь… за инопланетянином каким-то. Ты помнишь, каким он был в раннем детстве? Странным. Весь в себе, всегда молчит, и эта его отстраненная, далекая улыбка… Вот таким я его и запомнил навсегда, таким и воспринимаю.

Мать молчала, и Андрей затаил дыхание: неужели она ничего скажет в его защиту? Нет, он вовсе не обижался на отца, он с детства привык к определенной дистанции, холодности между ними. И к тому же отец даже не подозревает, до какой степени он прав; ведь теперь и сам Андрей знает, как далек он от обычных детей. Но мама… ведь ей-то ничего о нем не известно, и она всегда любила его таким, каков он есть. Неужели теперь она не заступится за сына?!

Однако Наташа лишь нервным движением высвободила руку из-под тяжести мужниной ладони и резко поднялась из-за стола.

— Пора спать, — сказала она так, словно между ними и не было сказано в последние минуты ничего горького или тяжелого. — Поздно уже, завтра вставать рано.

И вышла из кухни.

Именно в тот вечер Андрей на собственном опыте удостоверился в библейской истине: во многая знания — многая печали. Есть вещи, которые человеку не следует знать. Судьба не случайно оберегает нас от знакомства с теми или иными подробностями, не зря прячет от нас детали. И выведывать, шпионя за людьми, чтобы узнать истинное к тебе отношение, не самое благоразумное, что может сделать человек. А потому Андрей больше никогда тайно не оставался наедине с родителями, навсегда запомнив, что может услышать слова — или просто молчание, — которые лишат его душевного равновесия, отнимут у него последнюю веру в их любовь и нежность.

Однако это вовсе не означало, что он готов был перестать экспериментировать со своими неожиданными, так чудесно приоткрывшимися ему возможностями. С каждым месяцем ему все больше хотелось усложнить условия эксперимента, узнать, что именно происходит с его оболочкой, пока он сам, истинный Андрей Сорокин, разгуливает по самым неожиданным местам, все чаще тянуло его на новые озорные и почти опасные выходки. Но для этого ему нужен был помощник. Многократно обдумав все это во время бессонных ночей, он наконец-то решил открыться Павлику.

Брат, бесспорно, был самой подходящей кандидатурой для того, чтобы стать его доверенным лицом. Во-первых, в его любви и преданности Андрей мог не сомневаться: их связывала давняя и нежная братская дружба, и, конечно же, невозможно было представить себе, чтобы Павлик мог чем-нибудь намеренно навредить. Во-вторых, в силу юного возраста и присутствия известной доли авантюризма в характере Павел мог искренне заинтересоваться экспериментами Андрея и возгореться желанием принять в них самое деятельное участие. Наконец, братишка никогда в жизни еще не отказывал Андрею в помощи, даже если ему что-нибудь не нравилось, так что осечки и здесь не должно было быть…