Талант и поклонники - Елена Ларина Страница 20

— Все пью.

— Ну, можем взять что-нибудь, если хочешь.

— А ты хочешь?

— Мне все равно. Бывает завод — хочу напиться, хочу накуриться… А сейчас можно по всякому.

— Тогда пойдем в магазин.

— Пойдем.

Он надевает куртку, я поднимаюсь — в дверях мы сталкиваемся, он берет меня за голову, поворачивает к себе и целует — сильно и быстро. Потом мы отрываемся друг от друга и идем рядом — совсем немного, до конца коридора. Там мы оседаем на пол и начинается неизбежный обряд расстегивания крючков и пуговиц. Мы почти не целуемся, мы часто дышим, мы торопимся добраться до тела. Добравшись, мы сталкиваемся — каждый сантиметр нашей поверхности стремится соединиться с другим сантиметром.

Мы складываемся с костяным стуком, как две доски — каждый раз, когда освобождается грудь, рука, нога. Складываемся — и вновь отталкиваемся. И вот, когда мы уже полураздеты, когда пальто, куртка, сапоги, брюки, ботинки, все это уже валяется рядом, и в спину мне впивается какой-то предмет, лежащий на полу — мы начинаем движение друг к другу. Это движение длится вечно, действительно вечно, все так, как пишут, как рассказывают — времени нет. Времени не существует, пространства не существует — но когда все заканчивается, осознаешь, что все было очень быстро, что мы лежим на полу в коридоре и что-то по-прежнему впивается в спину. Я дергаю плечом — к стене откатывается шариковая ручка. Сергей был прав. На полу — лучше. Лучше всего.

— Вставай.

Он помогает мне встать, я собираю с пола остатки своих вещей, стараясь не встречаться с ним взглядом, пытаюсь одеться. Он снова тем же движением перехватывает меня, запускает руку в волосы, запрокидывает мне голову и целует. Но целует уже как-то по-другому — не так жестко, не резко.

— Пойдем за едой.

— Пойдем. Я только умоюсь.

Я умываюсь над той самой раковиной, за дверью — и мы идем в «Макдоналдс».

«Макдоналдс» уже закрыт — полночь наступила, карета превратилась в тыкву — сбоку только окошечко, куда по идее надо подъезжать на автомобиле и куда по ночам стоит очередь. Очередь — классическая ночная, она выглядит как постоянная величина как будто ее специально подбирали.

Пьяный мужик, три задержавшихся на работе офис-менеджера, бомжиха на высоких каблуках, тщательно раскладывающая на бортике перед кассой свои деньги и что-то оживленно кассиру рассказывающая, две бритые девочки в длинных пальто, смеющиеся и пьющие из горла из маленькой стальной фляжки, парень, берущий восемь чизбургеров и три картошки и уходящий со всем этим к обочине, туда, где стоят два черных автомобиля и женщины стайкой — это проститутки, когда мы шли через улицу, они выстраивались в ряд и подъехавшая машина освещала их фарами — выбор товара.

Ночная жизнь, которую я никогда не видела. Прямо перед нами — двое парней, коротко стриженных и в черных кожаных куртках — один чуть постарше и выглядит, несмотря на молодость, уже мужиком, другой совсем мальчик. Они разговаривают.

— У моей подруги тут задержка была. Двенадцать дней.

— У твоей именно? Постоянной?

— Ага, у моей. Я так пересрал! Главное, он был, в кармане. Лень идти за ним было. Хотя про армию тогда забыть можно было бы, конечно.

Младший дергается и нервничает, он торопится рассказать, для него это главное событие, ему наплевать, что его могут слышать, наплевать на очередь — старший кивает, поддакивает и ждет, когда будет еда.

— Так пересрал. Аборт, все дела. Как ей сказать — я как представил, что надо будет сказать — иди… Хорошо, выяснилось. Не знал вообще, как говорить с ней.

— Ребенок — это хорошо.

— Да я понимаю — но рано, понимаешь, рано! Если бы года через три… Слишком рано.

На вид ему лет восемнадцать. Старший говорит:

— Главное, не пугайся. Ты, когда это случится, совершенно иначе будешь смотреть. Ты тогда…

Младший снова начинает про армию. Если бы был ребенок, можно было бы «откосить». Проходит еще две минуты — и я понимаю, что он жалеет об этом ребенке.

Ну не могу же я так прямо пойти к ней и сказать: «Давай! Я в армию не хочу идти!»

Они расплачиваются и уходят — окончание этого разговора навсегда остается мне не известным. Наша очередь. Он берет четыре чизбургера, две картошки, какие-то пирожки.

— Молочный коктейль будешь? Я люблю.

— Буду.

— И два больших коктейля.

Потом, прижимая к груди пакеты, мы идем за угол в магазин, на ходу присосавшись к пластиковым трубочкам. «Вкусно?» — «Вкусно». — «Я же говорил. Вещь». Мы покупаем водку и банку оливок — и, взявшись за руки, идем обратно. Мне кажется, что я уже пьяна, потому что спокойно отдаю ему свою руку, как посторонний предмет — и так и иду.

У входа в подворотню мы останавливаемся.

— Давай подышим. И так весь день там просидел. Водку будешь?

Я первый раз пью прямо из бутылки. В институте мы все-таки всегда покупали стаканы… Девчонки. Ничего у меня не было, в этом институте, все я пропустила.

Он жует картошку и достает сигарету.

— Мне тоже дай.

Мы курим. От угла видна Третьяковка и дальше, в инее, брусчатка переулка — и за ним мостик в парк Репина. Там сейчас, наверное, как тогда, четыре дня назад, бутылки, вмерзшие в лед.

— Пойдем к реке.

— Романтика… Холодно.

— Ну так пройдемся, по улице — и обратно.

Мы доходим до мостика, поднимаемся, пьем еще, наверху. Прямо перед нами темное пятно «Дома на набережной». Угол ярко освещен — там кинотеатр «Ударник», ресторан и казино. Дальше, влево, угадывается церетелиевский Петр — а справа должен быть Храм Христа Спасителя, но его не видно. Где-то за нами, вдалеке, Кремль. Мы идем назад.

В подвале темно и тепло. Через зал пробираешься ощупью — до коридора, где он оставил гореть свет. Он ставит пакеты на стол, я снимаю пальто и начинаю мыть посуду — самое женское занятие, лучшее занятие, зря на него все грешат. Мою две чашки, пепельницу, протираю стол, перемываю какие-то стопки, найденные в шкафу. Он достает спальник, раскатывает и кладет его прямо на полу, так что места практически не остается. Здесь жарко и я делаю то, на что не решалась раньше — сразу снимаю свитер и остаюсь в одной майке. Он тоже сдирает с себя почти все, остается в майке и в трусах, запихивает их в шкаф, другой рукой разливая водку.

— А я жрать хочу, оказывается. Давай, за тебя.

Мы пьем и быстро едим, опять пьем, я давлюсь чизбургером — никогда бы не подумала, что буду есть еду из «Макдоналдса», но это даже вкусно в каком-то смысле. Потом курим и пьем чай — все это быстро, почти без разговоров. Потом он ложится — я медлю несколько секунд и ложусь рядом с ним. Мы лежим и глядим в потолок — просто. Потолок серый, бетонный — это, наверное, было бомбоубежище. Потом начинается медленное движение — и мы долго, спокойно, очень медленно занимаемся любовью.