Дело Логинова - Дмитрий Яровой Страница 20

– Я бы назвал вас человеком без возраста…

Я был ошеломлен, как четко он прочитал мои мысли. Таксист кивнул, выворачивая руль для поворота:

– Я так и думал. Меня так называл кто-то, помнится, какая-то полуинтеллигентная дамочка. Да, так бывает. Но я не всегда так выглядел…

– О чем вы? Выглядели еще моложе?

– Нет, старше. Пока со службы не ушел.

– Вы имеете в виду медицинский?

– Нет, я имею в виду спецназ военной разведки, – он усмехнулся так по-доброму, словно только что сорвал одуванчик и подул на него, радуясь чудесному движению пыльцы в воздухе. – Двенадцать лет отбарабанил. Удивлены?

Я не был удивлен – привык к болтовне за годы пользования такси (ни единого водителя в звании ниже полковника, разумеется, не встречал). Но как человек более-менее сведущий в людях, я умел различать треп и откровенность, и понял: дядя не врет. Сразу же представил его в камуфляже, темных очках, с АКС на плече и сигарой в зубах перед строем бойцов.

– Представляете меня в камуфляже, с автоматом и папироской во рту перед ротой? – иронично улыбающийся декан-десантник-таксист вскрыл мое сознание.

Я вжался в кресло и не мигая разглядывал переносицу собеседника.

– Да, и еще добавил бы вам темные очки, для пафоса, – поделился я, не понимая, как мои мысли так быстро читаются.

– Темные никогда не носил. И пафос никогда не любил. Я очень простой человек, из простой семьи, с простой биографией. Призвался, служил, убивал, уволился. Профессия у меня такая: убийца. Потом, случайно, армейский товарищ позвал в медицинский, руководить отпрысками тех, кого я не добил в джунглях.

Произнеся это, он даже не улыбнулся. Похоже, это не шутка. Если б Родина приказала, он бы оставил деканат и убивал снова. Без эмоций, без сожаления, без лишнего энтузиазма. Прицелился, выстрелил, перезарядил. Не высовываясь. Не паля без разбору. Этот не стал бы сжигать деревни – он профессионал. Один выстрел – один труп.

– Интересно… – я сказал это, чтобы не молчать и не обижать разговорчивого гражданина, но это слово вызвало новую волну реплик.

– Ничего интересного, поверьте. Сын хочет по моим стопам. Говорит, мол, связи у тебя есть, устрой. А я не хочу. Я хочу, чтоб он в баскетбол играл, а не штык-ножом махал. Чтоб баба его на каждый звонок не бежала с трясущимися руками, ожидая «Ваш супруг погиб, защищая Родину». А вы служили?

Его желтоватые глаза на секунду переключились на меня и вернулись в прежнее положение наблюдения за дорогой.

– Военные сборы проходил, ничего интересного и полезного, кроме строевого шага, не вынес оттуда. Современная армия, как по мне, бесполезна, вы уж не обижайтесь.

– А я и не обижаюсь, – уверил таксист. – Хотя, считаю, еще кое-что вы вынесли: чувство локтя. А, ну-ну, скажите, что это не так, а?!

– Так. В точности так. Чувство локтя и прикрытой спины.

Он внезапно протянул руку, покрытую шрамами, видимо, от гранатных осколков (вот тебе и живое свидетельство).

– Меня Вадим зовут.

– А по отчеству? – от неожиданности спросил я.

– Вадим Васильевич, – улыбнулся собеседник, не убирая руки.

– Николай. Очень приятно, правда, и очень интересно, – я сердечно пожал протянутую клешню. – Приятно, что мы с вами нашли общий язык.

Через десять минут, выгружаясь из машины возле киоска с пивом, я уже настолько проникся беседой с Вадимом Васильевичем, что достал телефон и разблокировал клавиатуру.

– Вадим Васильевич, мне порой надоедает передвигаться на такси, а вожу я плохо, поэтому машина живет на парковке. Так что ищу себе постоянного водителя, и очень хотел бы человека надежного и интересного. Позволите мне записать ваш номер? Возможно, встретимся на днях и обсудим условия?

– Записывайте, чего там, – охотно согласился убийца. – Я как раз ищу что-то более стабильное в заработках. У вас танк-то хороший?

– «Камри». Не новая, но не рассыпается.

– Пойдет. До встречи, Николай. Буду ждать вашего свистка.

Среди всех, с кем я сталкивался в ИПАМ, исполняя поручения Смагина, тяжелее всего было работать с КГБ – главой преподского профсоюза.

Я знал про него много со слов Долинского, который по-прежнему состоял в президиуме профкома. Отец КГБ служил в одноименной спецслужбе, дед – тоже в какой-то сродной конторе, и младший с пеленок грезил опасной и благородной карьерой разведчика. Но судьба-злодейка избавила его от этой участи, потому что своим слабым с рождения зрением КГБ не впечатлил приемную комиссию в специализированном вузе. Да и отец-чекист наотрез отказался содействовать с поступлением.

Тем не менее, на срочную службу в армию слабое зрение попасть не помешало, тем более что на вожделенный юрфак без такого опыта дорога была закрыта. После этого парень попал на работу в один из рейтинговых классических университетов Киева, но долго там не задержался из-за конфликта с руководством, и вскоре после распада Союза устроился на работу в новосозданный ИПАМ, на факультет правовой политики. Репутация принципиального и серьезного преподавателя опередила приход КГБ, наш Дед его полюбил и вскоре с удовольствием протолкнул на пост главы профкома, где тот получил отдельный кабинет и подобающие чину почет и уважение.

В тот год, когда начались наши с ним противоречия, главе профкома исполнилось полвека, хотя при первой встрече ему никогда не давали больше сорока.

Если бы я был настоящим писателем, его портрет выглядел бы так: «Небольшого роста, широкий в плечах румяный сероглазый мужчина с правильным прямым носом и аккуратными золотыми очками, гладко выбритый и всегда, в любую погоду носящий серый костюм-тройку». Секретарь Деда частенько упоминала, что КГБ чертовски красив, и если бы не был женат, она бы мимо такого мужика не прошла. И другие незамужние дамочки всех возрастов молча соглашались с ней, постоянно строя ему глазки.

Но, как и надлежит профсоюзному деятелю, КГБ был в матримониальных вопросах праведен. Благодаря обаянию, трезвому уму и здоровому отношению к слабостям коллег, с обязанностями главы профкома он справлялся без затруднений. С непосредственной работой было слабее, ибо, даже будучи хорошим спецом в теории государства и права, КГБ частенько прогуливал собственные лекции из-за ужасной занятости. Но студенты его любили, поэтому в те дни, когда он все-таки добирался до аудитории, его обычно ожидал аншлаг.

Профкомовец был не так богат, как Смагин, хотя однозначно не голодал. Я не задавался целью проследить источник его дохода ^[20], но он явно не был преступным – поэтому КГБ имел полное право осуждать тех наших немногочисленных коллег, что зарабатывали исключительно мздоимством. Правда, бочку открыто он не катил: корпоративная солидарность, как-никак.