Тайное и явное в жизни женщины - Лариса Теплякова Страница 20

Песня была длинная, комичная, наспех сложенная, и исполнялась на мотив частушек нестройным мужским хором. Все голоса оставляли желать лучшего, а некоторым хористам вообще в детстве медведь на уши наступил. Мне такое пение резало слух, сказывались годы общения с музыкантом.

Девчонки ворочались в постелях, обречённо вздыхали, а я незаметно улыбалась в темноту.

– Ань, они не успокоятся! – намекнула Мила. – Спать нам не дадут своими песнопениями. Надо что-то срочно делать. Завтра в семь подъём.

Я накинула штормовку. Попасть в их комнату можно было только через улицу. Постучалась в дощатую дверь, ёжась от ночной прохлады.

– Аня пришла! Заходи! – ликующе встретил меня Вовочка Завьялов, обёрнутый в простыню, словно римский сенатор в тоге.

– Ребята, девчонки спать хотят, а вы орёте свою бесконечную песню, как чукчи в тундре, – пожурила я парней.

– Как грубо – орёте! А мы думали, что поём! – из-за плеча Вовочки выглянул Игорёк Чистяков.

– А ты смысл поняла? – въедливо поинтересовался щупленький Завьялов. – Нам от тебя слово требуется. Отказное. Честное. Ну?

– Даю, даю вам слово, что замуж не пойду! По крайней мере, в ближайшие лет пять. И с чего вы вообще это взяли? – полушёпотом произнесла я.

– Да твой этот, хиппи приезжий, похвастал, когда хлеб и мешки с макаронами в столовой разгружали, – выкрикнул из темноты Серёга Мастюнин. – Скоро, говорит, женюсь на Аньке вашей. Будет моя, говорит.

– Всё, давайте спать. Сказала же – нет! Шутник он, хиппи этот, – прошипела я.

Раздалось громогласное «ура». Потом всё утихло до утра.

Ежедневно после завтрака все уходили трудиться в поле, а в коттеджах и в столовой оставались дневальные для уборки и готовки. Работы хватало. В день моего дежурства небо затянуло тучами. Я стирала на веранде полотенца и сменные трикотажные перчатки, поглядывала, не собирается ли дождь. В сухую погоду мы сушили вещи под открытым небом, а в сырую – под навесом.

До деревни от нашего лагеря полчаса пешком, а до луковых полей и того больше. Царила тишина, любой шорох отчётливо слышался. Поэтому я насторожилась, когда сзади раздался звук быстрых шагов. Обернувшись, я увидела Олега.

Он шёл своей знакомой пружинистой походкой, широко расставляя ноги, незначительная кривизна которых досталась ему по наследству от далёких предков – монголо-татарских джигитов, проводивших полжизни в седле.

– Аня, Анечка, Анюта! – пропел мне Олег вместо приветствия. – Вижу, опять не ждала! А ведь как раньше скучала без меня!

– Зачем ты пришёл? – удручённо спросила я, предчувствуя недоброе. – Ведь мы уже распрощались?

Он подошёл ближе, взял меня за подбородок, пристально всмотрелся в глаза.

– Потухшие, злые глазки моей любимой Анечки, – нарочито трагично констатировал Олег. – А раньше-то как горели! Ты вставляешь нож мне в сердце. Не гони меня, Аня, потерпи моё присутствие. Я уже собирался ехать, но ноги сами сюда свернули. Дай, думаю, взгляну ещё раз на тебя.

– А как ты узнал, что я здесь, а не со всеми в поле? – спросила я, высвобождаясь из его рук.

– Сердце подсказало, – озорно усмехнулся он. – Его не обманешь. Всё, родимое, чувствует на расстоянии.

Не знаю, как насчёт его сердца, но мне он явно лгал. Опять выследил, вызнал, выведал. Я ощутила себя слабой бабочкой, которую безжалостно накрыли сачком, а она в отчаянии бьёт крылышками, всё ещё надеясь улететь от неминуемой опасности.

– Что ты хочешь?

– Ничего, – миролюбиво заявил Олег. – Позволь мне на прощание немного побыть с тобой, а я обещаю, что больше не потревожу тебя. Давай, развешу ваши тряпки.

Он забрал у меня таз с мокрыми вещами, а я тщетно пыталась понять, что же он замыслил на этот раз.

– Может, пригласишь гостя внутрь? – спросил Олег и заискивающе улыбнулся. – Как-то неудобно тут стоять. Ты не волнуйся, я много времени не отниму. Автобус скоро в город пойдёт. Я на нём и уеду.

Я посмотрела на часы. Рейсовый автобус действительно уходил примерно через час. Значит, Олег говорил правду. Это обстоятельство как-то успокоило и обнадёжило. «Ну, не съест же он меня, в конце концов! Потерплю минут двадцать», – подумалось мне.

Мы прошли с ним на девичью половину коттеджа.

– Вот тут ты сейчас и живёшь? А где твоя кровать? – осведомился Олег.

– У стены, – ответила я.

– Уютный уголок, – отметил он. – Присядем?

Я присела на краешек. Олег свободно плюхнулся, откинулся назад.

– Ты поедешь домой? – спросила я.

– Не знаю пока. А ты как хотела бы?

– На меня не ориентируйся, пожалуйста! – попросила я. – Поступай, как знаешь.

Голос прозвучал как-то жалобно. Я устала от напряжения. Время замедлило свой ход, тянулось изнурительно медленно.

– Аня, – шёпотом позвал Олег меня из-за моей спины.

– Чего?

– Расслабься. У тебя спинка напряжённая такая, – шепнул он. – Давай поглажу. Устала, девочка моя, колхозница моя.

Не дожидаясь моей ответной реакции, Олег начал гладить меня вдоль позвоночника скользящими движениями, изредка чуть вдавливая позвонки, словно пальпируя их. Я немного выгнулась. Он сильно обхватил меня левой рукой под грудью и притянул к себе.

– Только тихо, девочка моя, тихо, – ласково уговаривал он меня и одновременно гипнотизировал каждым словом. – Не трепыхайся, маленький журавлик. Потерпи. Я только поцелую тебя на прощание. Это не больно. Ты же всегда любила, когда я целовал тебя.

Олег цепко и сильно держал меня. Левой рукой он прижимал моё тело к своему, а правой рукой он поднимал рассыпавшиеся по плечам волосы, скользил по моей шее, потом опять вниз по спине, продвигаясь дальше, ещё дальше. Его рука уже проворно перемещалась по ложбинке между моими ягодицами.