У подножья Эдельвейса - Элис Маккинли Страница 20

Итак, хижина стала ей чуть ли не более родной, чем собственный дом. Чем Анкоридж. Линда, которой теперь приходилось проводить целые дни в кровати, много думала об этом. А что еще было делать, когда ровно в восемь гасился большой свет и Джон, усевшись в кресло, переставал реагировать на какие бы то ни было просьбы, кроме чисто физиологических? И Линда думала.

Странно, но здесь, на краю света, вдали от шума больших городов, она не вспоминала ни о семье, ни о Чаке. Да вообще все ее мысли крутились вокруг этой лачуги. А если точнее, то вокруг Джона…

С каждым днем его присутствие доставляло ей все больше радости, становилось прямо-таки необходимым. Линда то и дело ловила себя на том, что у нее резко падает настроение, если Джон задерживается во дворе, куда ей самой выходить категорически запрещалось. Неужели она нашла настоящего мужчину, не только способного, но и готового заменить ей отца? И Линда ликовала, стараясь насладиться каждым моментом. Строгость, взыскательность стали даже нравиться ей, потому что за каждым словом, за каждым указанием, выговором она чувствовала заботу. Всепоглощающую заботу отца о своем драгоценном чаде. Заботу, готовую на любые жертвы и лишения.

К примеру, вчера она, желая помочь убрать посуду, ненароком разбила две тарелки – ее шатнуло от слабости. И что? Джон даже не вспомнил о черепках, а вот за то, что мисс Неугомонность ходит босиком по холодному полу, ей попало. За день до этого у нее вечером поднялась температура, и Джон не спал всю ночь: менял полотенце на голове, давай ей жаропонижающие. Даже переодел, когда пижама стала влажной. Линда совершенно перестала стесняться его: чего стоила только одна процедура залечивания синяков, когда Джон втирал мазь во все места, которые считал нужным.

Сначала он предложил это очень тактично, но Линда махнула рукой: не все ли равно, если мужчина смотрит на тебя не как на женщину, а как врач на пациентку. Тем более что он еще и считает тебя маленькой. А мазь действовала очень эффективно, гематомы, опухоли проходили очень быстро и переставали болеть. Линде этот процесс даже доставлял удовольствие: руки Джона, такие нежные, ласковые, заботливые, делали все очень аккуратно, бережно. Было приятно ощущать круговые движения пальцев. Линде вообще нравились прикосновения Джона, даже если это были шлепки.

Вечерний массаж уже вошел у них в привычку. Линда без зазрения совести лгала, что у нее болит голова, а от массажа ей якобы становится легче. И Джон покорно перебирал волосы на ее затылке, растирал виски, лоб ровно до восьми часов. Другая уловка Линды состояла в том, что она уверяла своего новоявленного папашу в наличии жутких кошмаров, и кресло ставилось вплотную к кровати. Иногда даже, скосив глаза, можно было прочитать какую-нибудь статью в медицинском справочнике. Делалось же это с одной-единственной целью – держать Джона за руку, знать, что он рядом. Линда засыпала теперь исключительно так.

Кажется, за последние лет пятнадцать она впервые чувствовала себя абсолютно счастливой. Правда, временами в сердце появлялась какая-то смутная, необъяснимая тоска, и тогда очень хотелось, чтобы Джон непременно сел рядом. Но Линда, похоже, уже начала догадываться о ее природе.

Каждый счастливый день приближал момент разлуки. Расчистят дорогу – и сказка закончится. А этого ой как не хотелось. Хотя умом Линда отлично понимала, что подобная идиллия в горах не может продолжаться вечно и надо быть благодарной судьбе за эти две недели. Единственные две недели в жизни, когда удалось ощутить тепло и заботу настоящей семьи. Пускай среди снегов, пускай в такой оригинальной форме, когда пришлось выдавать себя за ребенка. Но кто из взрослых не мечтал однажды хоть ненадолго вернуться в детство?

А у нее это получилось по-настоящему. К тому же тоску всегда было легко отогнать: ведь впереди еще много дней. Это успокаивало. Надо только постараться выжать из отведенного времени максимум ощущений. И, глядя на спящего Джона, Линда, кажется, уже нашла очередной способ добиться этого. Ведь кровать не просто большая, а огромная. Почему бы не спать на ней вдвоем? Все лучше, чем в кресле.

Ах! Как бы было приятно почувствовать его сильную руку на своем плече, склонить голову на его грудь. Но, само собой разумеется, Джон не пойдет на это без веской причины. В конце концов, они чужие люди. За подобные вещи, сболтни Линда дома о такой ночевке, сажают. Обвиняют в развращении малолетних. А ведь при всей его заботе и чисто отеческой нежности Джон прекрасно понимает, что можно, а чего нельзя.

Но веская причина всегда найдется, стоит только поискать. И Линда уже нашла – те же кошмары, которых нет на самом деле, отлично подойдут. Надо будет вечером пожаловаться и вспомнить тот первый раз, когда она пришла в себя только минут двадцать спустя после своей мнимой гибели в темных водах горной реки…

Солнце за окном поднималось все выше и выше. Предметы понемногу обретали цвет, комната стала по-прежнему уютной. С лучами света из нее уходила мертвенная серость. Вещи словно просыпались, возрождаясь к жизни. А вот Линде, напротив, захотелось спать. Интересно, с чего бы, если теперь это и так было ее основным занятием? Однако глаза слипались, мысли путались…

А потом были сны – ясные, сменяющие друг друга слишком быстро, чтобы успеть разобраться в них. Они кружились, играли, дразня память, но не давали поймать себя, зыбкими видениями растворяясь в тумане подсознания. Поэтому, когда Линда открыла глаза, она не смогла вспомнить ни одного из них. Осталось только приятное, радостное чувство в груди.

Комната уже была озарена яркими солнечными лучами. Окна прямо-таки горели, задерживая на матовой мерзлой поверхности это сияние золота. Если смотреть на них долго, начинали болеть глаза. Кресло, разумеется, теперь пустовало. Только свитер все так же лежал на том же месте, забытый и одинокий. Зато Линда оказалась накрыта двумя одеялами, как и прежде.

В коридоре послышался приглушенный стук прикрываемой двери, и в следующее мгновение в комнату вошел Джон.

– Так, проснулась, – сразу заметил он.

Лицо его, хмурое и сосредоточенное, не предвещало ничего хорошего. Линда уже знала это сумрачное выражение глаз, напряженно сомкнутые губы: сейчас будет разнос. Вот только за что? Ведь она только секунду назад открыла глаза.

– Да. – Линда закивала и мило улыбнулась, все еще надеясь отвести грозу.

– Хорошо. Тогда скажи мне, пожалуйста, кто разрешал тебе спать под одним одеялом? – Джон встал напротив кровати и теперь нависал над своей подопечной подобно Эдельвейсу над равниной. – Я тебя спрашиваю!

– Ни… никто. – Линда была немного сбита с толку этим вопросом. – А что случилось? Джон, почему ты сердишься?

– А ты не догадываешься?

Линда поджала колени и закуталась поплотнее в одеяло. Не хватает еще с утра получить, лучше перестраховаться.

– Тогда я тебе объясню!

Вероятно, вид у Линды был настолько жалостный и растерянный, что Джон просто не смог выдержать до конца своей роли. Объяснения он начал уже на полтона ниже.

– Просыпаюсь утром, а ты вся дрожишь под ним! – Его рука ухватила тонкое одеяло. – Сжалась в комок и так трясешься, что зуб на зуб не попадает. Ноги ледяные. Кто тебе разрешил убрать одно одеяло? Комната не топлена, если уж проснулась раньше, надо было меня растолкать. Тем более…