Гринвичский меридиан - Юлия Лавряшина Страница 20

Она шлепнула меня по руке:

— Думаешь, я малограмотная? Я стала домохозяйкой по желанию, а не потому, что меня выгнали с работы.

Раньше моя мама вела в школе уроки домоводства. В первом классе я слегка стыдилась этого, потому что "труды" считались второстепенным предметом. Но, подрастая, начала понимать, что в маме соединилось все, что должно быть в женщине, — неуловимый шарм, неподдельная доброта, хорошая голова и золотые руки. Мне из этого ничего не передалось. Они с отцом до сих пор вели образ жизни "старых коммунальщиков" — друзья засиживались у них на кухне далеко за полночь, и это были и мамины друзья в том числе.

Уходя из школы, она оправдывалась перед каждым, хотя никто ее и не обвинял: "Все равно ведь ничего не платят. Я заказами больше заработаю". И ее надежды оправдались в первый же месяц. Теперь они с отцом жили на ее деньги, потому что медикам зарплату выдавали только время от времени. Мама и меня пыталась привлечь к своему "бизнесу", как она гордо именовала пошив дамской одежды, но мои руки отказывались держать что-либо, кроме карандаша и кисти. Маме я не говорила, что все еще продолжаю рисовать. Она пугалась так, словно это желание уже само по себе являлось признаком рецидива.

Мы так и не успели до конца выяснить степень маминой географической эрудиции, потому что вошел отец и так посмотрел на нее, что меня просто вынесло из кухни. Когда я вошла в комнату, Пол стоял у окна, спиной к нему, а Рита рядом. Так близко, что я физически почувствовала, как истомился Пол от желания отодвинуться. Рита непринужденно болтала, и он поддерживал беседу, но стоило мне появиться, как Пол весь так и засветился.

"О чем они так долго разговаривали? — с беспокойством подумала я. — Рита умнее меня и уж куда образованнее. Наверно, ему интересно с ней…"

— Я видел твои рисунки, — радостно сообщил Пол. — Очень талантливо. Почему ты не показала?

— Мои рисунки? Разве у родителей что-нибудь осталось?

— О! Все стены в… Той комнате, где спят.

— В спальне? Да не может быть!

Он поманил меня:

— Пойдем.

Бесцеремонно бросив Риту, мы удалились, а она проводила нас таким ошеломленным взглядом, что ее подозрения проступили наружу. Но мы еще не дошли до того, чтобы заниматься любовью на родительской кровати в их же присутствии. Хотя мне и хотелось этого.

— Вот! — с гордостью сказал Пол, будто демонстрировал мне собственные работы.

Широким жестом экскурсовода он обвел стены, сплошь увешанные моими гравюрами и акварелями.

— С ума сойти! — простонала я. — Они же сами запретили мне заниматься в художественной школе.

— Как?! — поразился Пол.

— Так. Когда я заболела… Ну, я говорила тебе! У меня начались жуткие депрессии. Родители решили, что все это связано с живописью. В общем-то, они не ошиблись. У меня случались всякие видения.

Оглянувшись, я шепнула:

— И сейчас бывают. Ты только им не говори.

— Не скажу, — серьезно пообещал Пол. — Часто бывают?

— Нет, совсем редко. Это не страшно. Разве тебе никогда ничего не мерещится?

— Да, — ответил он, не рискнув повторить слово "мерещится".

Я с сомнением посмотрела в его ясные серые глаза. Было непохоже, чтобы в их глубине могло таиться безумие. Наверное, он просто решил поддержать меня. Я обняла его, и Пол слегка меня приподнял. "Ненавижу твою Англию! — подумала я, вдыхая его тепло. — Ты вернешься туда через год, и я опять останусь одна…"

В комнату с опаской заглянула мама, и он разжал руки.

— Вы что тут делаете?

— Любуемся вернисажем. Чья идея?

— Моя, — смущенно призналась она и, медленно поворачиваясь, осмотрелась. — Так кажется, что ты живешь дома. Как-то спокойнее… Кофе готов, пойдемте?

Выходя за ней следом, я растроганно проговорила:

— Надо было заварить для Пола чай. Сейчас как раз "five o'clock".

Он ткнул меня сзади в спину. Обернувшись, я поразилась тому, как Пол покраснел.

— Я не робот. Я не веду себя за… програм-миро-ван-но… — прошипел он, запинаясь.

— Ой, Пол, извини, — спохватилась я. — Это глупо с моей стороны.

— Ничего, — тут же отошел он и уже с прежним невозмутимым достоинством уселся за стол и с недоумением воззрился на Риту, Которая разговаривала по мобильному телефону, низко наклонившись над чашкой, словно так ее было хуже слышно.

— И знать ничего не желаю! — резко ответила она кому-то, и все за столом невольно замерли. — Я тебе сказала, что достану деньги, значит достану. Начинай работать!

Отключив трубку, Рита оглядела нас и, задержав взгляд на бесстрастном лице Пола, пояснила:

— Мемориальную доску заказали одному скульптору… Да твоему соседу! — она коротко взглянула на меня и снова повернулась к Полу.

— Алениному отцу, — успела сказать я.

— Зажрался совсем, — в сердцах бросила Рита, не заметив, как у Пола дернулись брови. — Такую цену запросил, что я губернатора второй месяц уломать не могу… А ведь хорошему человеку делаем, художнику.

У нее так горели глаза, когда она смотрела на Пола, что я в отчаянии брякнула:

— Полной бездарностью он был, твой хороший человек!

— Царство ему небесное, — поспешно вставила мама. У Риты дернулась голова в мою сторону, но произнесла она, по-прежнему глядя на Пола:

— Ну, тебе, конечно, лучше знать…

Хитро поглядев на нас, отец, посмеиваясь, спросил:

— Мистер Бартон, а как вам понравились Томкины рисунки?

— Чьи? — с недоумением переспросил Пол. Он еще не запомнил, что меня можно называть Томкой. Отец неловко поправился:

— Тамары, дочери моей.

— О! Я говорил… Очень талантливо. Я хотел бы иметь один. Чтобы повесить в своем доме в Лондоне.

Мои родители в замешательстве переглянулись. Видимо, они были уверены, что я сама уже наполовину обитаю в этом лондонском доме. И Пол угадал их взгляды.

— Тамара сама выберет место для рисунка… Я думаю, мой дом тебе понравится, — с надеждой сказал он мне.

— Я тоже так думаю, — поспешно отозвалась за меня мама.

Когда она волновалась, лицо у нее становилось румяным и скорбным, как у рафаэлевской Мадонны. Отец решил снова сменить тему и поинтересовался состоянием современного изобразительного искусства Англии, на которое ему было начихать с высокой колокольни. И Полу, видимо, тоже, потому что он от смущения прибегнул к услугам переводчика.

— Мистер Бартон не считает для себя возможным комментировать достижения художественной богемы Лондона, потому что много лет не имеет с ней никаких контактов, — объявила Рита столь официально, будто половину жизни прослужила в посольстве Великобритании.