Не девушка, а крем-брюле - Татьяна Булатова Страница 20

– Давайте, – благословила их Низамова и предупредительно щелкнула замком. – Ничего не забыли?

Вихарев хлопнул себя по карманам, вытащил спичечный коробок и остался недоволен его содержимым:

– Перина, спички не дашь?

Василиса, пропустив обидное прозвище мимо ушей, бросилась на кухню. И наступил долгожданный Гулькин час: она вытащила из своей куртки рубль, протянула его Вихареву и язвительно произнесла:

– Купи себе спички, мальчик.

– Чё те надо? – взвился ладовский одноклассник.

– Имя ее выучи, козел! Понял?!

– Я, на хрен, твое имя выучу: Овца!

– Иди давай, урод, – отважно толкнула Вихарева в грудь Гулька, тот вылетел за порог, но удержался на ногах и решил восстановить справедливость и двинуть этой татарве по морде. Но вместо ненавистного низамовского лица перед ним забрезжила цифра «48»: дверь в квартиру была надежно закрыта.

– Овца! – Вихарев сплюнул на ладовский половик и начал быстро спускаться по лестнице, предполагая, что Хазова умчалась вперед где-то на полквартала.

Но Юлька спокойно стояла возле подъезда, наблюдая за жирными воркующими голубями.

– Смотри, Серый, – брезгливо поежилась она. – Крысы с крыльями. Ненавижу голубей!

Это был приказ. Легкий на подъем Вихарев замахнулся на ни в чем не повинных птиц сумкой, затопал ногами и заливисто свистнул. Тупые пернатые пару раз вспорхнули, отскочив в сторону на шаг-другой, и снова начали ходить кругами, гортанно булькая.

– Ишь ты, – улыбнулся Сергей. – Как мы с тобой.

– Дурак ты, Вихарев, – вздохнула Юлька, отдала ему свою сумку и, довольная, пошла рядом.

– Ну и денек, – вздохнула Василиса и поставила посуду в раковину.

– Денек как денек, – не дала ей размякнуть Низамова. – Чё особенного-то?

– Глупый вопрос, – намывая чашку, проронила Ладова, не оборачиваясь в сторону подпрыгивающей от удовольствия Гульки: наконец-то все ушли и можно поговорить.

– Ничё не глупый, – в самое ухо прошелестела Низамова. – Жила ты жила, никому не была нужна, ни в ком не нуждалась, а тут – раз и богатые родственники из-за рубежа: «Здрасте, Василиса, мы у вас жить будем».

– И все благодаря кому? – миролюбиво огрызнулась Ладова.

– Благодаря подружке твоей – Юленьке, – скривилась Низамова. – «Вовка – добрая душа» она у вас, а не человек. Мало того, сама пришла, еще и колхоз с собой привела, корми их.

– А мне вот показалось, что Юлька здесь ни при чем, – Василиса резко обернулась. – Мне показалось, что это ты их с собой притащила.

– Я нечаянно, – виновато повесила голову Гулька.

– Ну что ж, судьба такая, – иронично выговорила Ладова и выключила воду.

– Давай вытру, – предложила Низамова свою помощь.

– Не надо, – отказалась Василиса и стала убирать посуду в навесной шкаф.

– Ну, хватит злиться, – заходила вокруг нее кругами Гулька, – я же извинилась.

– Ты?! – удивилась Ладова, и ее белые брови влезли на круглый лоб, отчего тот сморщился и стал похож на измятый альбомный лист. – Ты, может быть, хотела?

– А тебе надо обязательно, чтобы я на колени встала?

– Мне? – Василиса многозначительно помолчала. – Мне не надо.

– А чё я сделала-то не так?

– Ты все время на меня давишь, – всхлипнула Ладова. – Все время!

– Это как это я на тебя давлю? – растерялась Низамова, никогда не задумывавшаяся над тем, что в ее действиях есть некий оттенок, как бы сказала Хазова, «насилия над личностью».

– Ты просто не замечаешь, – Василиса расплакалась, а Гулька вытаращила на нее глаза, причем только один, потому что второй, левый, умчался в другую сторону.

– Ну, например? – Низамовой хотелось услышать, в чем это проявляется.

– Например, ты уши заставила меня проколоть, а я не хотела. Кросс этот бежать, а я ненавижу бегать.

– Скажи еще, червяка съесть, – проворчала Гулька и села на табуретку.

– И червяка. И потом валялась прямо на асфальте, пока вокруг себя толпу не собрала, и потом все орали мне: «Василиса, вернись! Василиса, вернись!»

– А что мне было делать? – похоже, Низамова в этом вопросе особой вины не чувствовала.

– Ничего не надо было делать! – жестко ответила Ладова. – Я и без тебя знаю, что толстая, некрасивая и немодная. Но не в этом же счастье! И в конце концов это поправимо. Но за то, что ты ко мне в школу явилась и всем растрезвонила, как толстая Ладова жирами трясла, тебе, конечно, большое спасибо. Это все равно что я к тебе в класс приду и скажу: пожалейте Гулечку, у нее глаз косит.

Низамова вспыхнула, резко развернулась и направилась к дверям.

– Если дружат, – продолжала выкрикивать ей вслед Василиса, – то друг друга берегут, а не унижают, как ты. И не говорят, что хотели, как лучше. Мне «как лучше» не надо. Я хочу так, как было.

– Ну и хоти, – разрешила ей Гулька и, покопавшись в сумке, вытащила из нее что-то и, повернувшись к подруге, скомандовала: – Лови! – в руках у Ладовой оказалась «золотая» пачка сигарет, украшенная тисненным вензелем. – Вдруг поможет, – бросила напоследок Низамова и хлопнула дверью.

А Василиса так и застыла с открытым ртом, не зная, что делать дальше. Глубоко вздохнув, Ладова разрыдалась. Голосила она так, что по батарее постучали соседи, встревоженные странными звуками из квартиры сверху. Но это Василису не остановило: она продолжала рыдать с особым сладострастием, вспоминая унижения сегодняшнего дня. Но довольно скоро им на смену пришли образы непрошеных, но, как выяснилось, желанных гостей, каждый из которых в той или иной форме выказал свое расположение к ней, толстой, белой и никому не нужной. «Значит, нужна!» – счастливо догадалась Ладова и взревела с новой силой.

Но вскоре слезы закончились, и на смену им явилась тихая грусть, а вместе с ней – удивительная легкость в теле. Василиса почувствовала себя заново родившейся, схватила зеркало, ожидая увидеть в нем раздутое лицо, глаза-щелочки, нос картошкой. Но вместо этого она разглядела в стекле довольно симпатичную барышню, правда, с заплаканными глазами, как раз под цвет рубиновых капель, повисших в ушах.

«Ничё я не страшная», – удовлетворенно отметила Ладова и жеманно втянула щеки, чтобы лицо выглядело изможденным. Особой красоты это ей не прибавило, зато развеселило, потому что напомнило сдавленную по бокам физиономию немецкого пупса.

Потом Василиса долго плескала на лицо холодной водой, пытаясь привести себя в порядок перед приходом родителей. И думала о чем-то незначительном, но, ей казалось, необыкновенно важном: как завтра войдет в класс, как поздоровается, как повернется к Хазовой и скажет что-нибудь этакое, с юморком… Но всякий раз, когда воображение Ладовой долетало до момента, когда необходимо повернуться лицом ко второй парте, где восседала Юлька с Вихаревым, происходило нечто странное: вместо лица одноклассника она видела смуглое низамовское лицо. Сознание Василисы противилось такой подмене, пыталось воскресить в памяти вихаревские черты, но, проступив, они тут же исчезали, коварно оборачиваясь Гулькой.