Слепая любовь - Елена Лагутина Страница 20

— Не уходи.

— Я не хочу быть тебе обузой.

— Ты никогда не будешь мне обузой, ведь ты — мое счастье, а счастье не может быть обузой.

— Но я слепая.

— Я люблю тебя.

— Но я слепая. Я ничего не вижу, я не знаю, день или ночь...

— Я люблю тебя. Я скажу тебе, день или ночь, я скажу тебе обо всем, что ты не сможешь увидеть, я буду твоими глазами... Я так люблю тебя.

— Ты жалеешь меня. Просто жалеешь.

— Жалею. Потому что люблю. И буду любить всегда, я это знаю. И ты это знаешь.

— А как же твое будущее?

— Наше будущее. Только с тобой, ведь без тебя меня нет. Ты помнишь, зачем звонила мне в тот вечер?

— Теперь все изменилось.

— Ничего не изменилось. Ничего не может измениться, потому что ты — рядом и я люблю тебя. И больше ничего нет, все остальное не важно. Разве не так?

— Не знаю...

— Знаешь. Просто боишься или не веришь мне. Почему ты мне не веришь?

— Мне кажется, ты не понимаешь, на что обрекаешь себя.

— Я обрекаю себя на счастье.

— Ты не сможешь быть счастливым рядом со мной.

— Не смей! Слышишь, не смей этого говорить! Ведь ты сильная, а жестокость прощается только слабым. Только слабым... Я прошу тебя, не прогоняй меня. Останься со мной. Люби меня. Ведь ты меня любила...

— Люблю до сих пор. Именно поэтому не хочу портить тебе жизнь.

— Тогда не прогоняй меня.

— Андрей... ведь я тебя... не вижу.

— Не важно. Это абсолютно не важно. Ты чувствуешь меня. Ты меня любишь. Люби меня...

Почти двое суток пролетели за этими мучительными разговорами. Он уходил, потом снова возвращался, она прогоняла его, а потом просила не уходить...

— Послезавтра я уезжаю. На три недели. Я уже говорил с врачом — как раз к этому времени тебя должны выписать. Сначала ты будешь жить у меня...

— Андрей, мне страшно. Твоя мама...

— Перестань, любимая. Я тебе уже сто раз говорил, что мама не против. Совсем не против... Так вот. Первое время мы будем жить у меня. Подадим заявление, через месяц поженимся, еще через три недели уедем. Тебе еще нужно будет оформить загранпаспорт.

И все!

Она положила ладонь поверх его руки — теперь она уже научилась чувствовать ее тепло и всегда безошибочно находила.

— Данка!

— Что?

— Я обещаю тебе — ты будешь счастливой.

Эти три недели тянулись для него мучительно долго. Как она там, в больнице, одна? Такая беспомощная, беззащитная... Отменить или отложить эту поездку Андрей не мог, ведь от нее зависел его диплом. Но не зря говорят, что чем мучительнее разлука, тем радостнее встреча. Три недели — это двадцать один день, это пятьсот четыре часа, каждый из которых, а особенно те последние, перед встречей, показался ему протяженностью в вечность.

Москва встретила его ослепительным солнцем и мягким теплом, тут же на вокзале подвернулся под руку букет белых роз с удивительно тонким и живым ароматом. Он даже не стал заезжать домой, прекрасно зная, что там, в больнице, его ждут с гораздо большим нетерпением. Хмелея от радости предстоящей встречи, стрелой ворвался в вестибюль, поздоровался со знакомым охранником — в этом отделении он едва ли мог теперь отыскать хоть одного незнакомого человека, потому что почти целый месяц околачивался здесь, практически не выходя. Не заметил, а если и заметил, то не придал никакого значения тревожному выражению глаз тети Любы, пожилой больничной санитарки, не услышал, что прошептали ее губы, и, уж конечно, не увидел, как обессиленно упали вниз грубоватые полные руки.

Она, кажется, спала, а может быть, просто лежала, отвернувшись к стене — Андрей не смог разглядеть ее в лучах солнца, которые светили из окна прямо в лицо. Прищурившись, заслонившись рукой от света, он медленно подошел к кровати. Что-то было не так — он почувствовал это уже тогда, еще не притронувшись к ее волосам, которые в тот момент не показались, ему незнакомыми и слишком светлыми...

— Данка! — прошептал он и осекся.

Девушка зашевелилась, обернулась... У нее тоже были черные волосы, но она была гораздо старше, не девушка, а зрелая уже женщина, лицо — смуглое, восточного типа, узкие темно-красные губы, под глазами — сетка мелких морщинок...

— Извините, я, кажется... В этой палате лежала моя девушка... Она...

— Она умерла, — услышал он голос за спиной. Наташа, та самая медсестра, которая дежурила в первое утро их новой жизни, стояла в дверном проеме и смотрела на Андрея, а в ее глазах блестели слезы. — Извините...

— Как умерла? — Андрей не понял, даже не захотел принимать всерьез ее слова, а слезы в глазах... Почему — слезы?!

— Сердце не выдержало... Вы ведь, наверное, знали, что у нее было слабое сердце, а наркоз ей был вообще противопоказан... После первой операции возникли осложнения, сделали вторую... Неудачно...

Рука его бессильно разжалась, и розы упали на пол, рассыпались...

— Пойдемте со мной. Здесь осталось кое-что из ее вещей, которые не забрала подруга. Поговорите с врачом, который ее оперировал... Пойдемте.

Он медленно шагнул вперед, совсем не замечая, что наступает на цветы, а женщина, лежавшая на кровати, беззвучно заплакала. Через час он уже выходил из больницы.

— Вот, посмотрите, заключение о смерти... Здесь указана причина... Слабое сердце, понимаете, ничего нельзя было сделать...

Дома его встретила мать. Поняв по его глазам, что случилось что-то ужасное, она молча прижала сына к груди, даже не стала спрашивать — время еще придет, но он сам отстранился, посмотрел как бы сквозь и тихо произнес:

— Ее больше нет...

Он пытался найти Полину, узнать подробнее, что случилось, но та словно сквозь землю провалилась. Телефон молчал, дверь никто не открывал — видимо, она переехала, никому не оставив своих координат. В больнице ему сказали только, что тело для захоронения отвезли в тот самый провинциальный город, в котором родилась и прожила свои первые шестнадцать лет Данка. Данка... Девушка, которую он любил и продолжал любить уже после того, как ее не стало. Чувство боли не уменьшалось, обида росла — как она могла, как посмела не дождаться его, оставить? А через три недели он уехал в Америку вместе с Катей, которая накануне стала его законной женой.