Тринадцатый пророк - Елена Гайворонская Страница 20

– Довольно! Перестаньте! – кричал Равви, но его никто не слушал.

В тот момент какой-то плешивый гад засветил мне в зубы так, что искры посыпались из глаз, а рот заволокло противной солоноватой жижей.

– Прекратите! – прокатился под сводами зычный голос.

Драка и впрямь затихла. Народ поджался и сник. Посреди образованного круга вырос высокий седобородый старик в расшитой серебром одежде и белоснежном покрывале, ниспадавшем до пят.

– Что вы делаете, безумцы? – Спросил он с нарочитым спокойствием, но видно было, что даётся оно ему с большим трудом. Сухие старческие пальцы мелко вздрагивали. – Вы соображаете, где находитесь? Вы в доме Божьем.

Равви в разодранном перепачканном хитоне, с разбитой скулой и окровавленной губой выступил вперёд. В отличие от служителя он не старался держать лицо.

– В доме Божьем?! – гневно выговорил он, тяжело дыша, – Что Вы сделали с храмом?

– Кто ты такой, чтобы читать мне нотации? – Кустистые брови старика гневно сошлись на переносице, в голосе проявились угрожающие нотки.

– Тот, кто послан спасти этот мир Отцом моим! – с вызовом ответил Равви.

– Это богохульство! – угрожающе проговорили стоявшие возле старика служители.

И тотчас это слово облетело зал, повторяясь в толпе, зловещим эхом отдаваясь под каменными сводами.

– Что ты такое говоришь? – Священник сокрушённо покачал головой и обвёл взглядом собравшихся вокруг людей, безмолвно и жадно следивших за схваткой, призывая посочувствовать человеческому безумию. Подоспевшие к нему ещё двое служителей храма снисходительно заулыбались. – Мы прекрасно знаем, кто ты и откуда. Знаем отца твоего, плотника Иосифа и мать Марию, честных достойных людей, а также братьев твоих. Они скорбят о тебе. Ты стал на плохой путь, сын мой. Зачем ты смущаешь людей своими сумасбродными речами? Лучше возвращайся домой, а мы помолимся, чтобы Господь вернул тебе разум…

По толпе пробежал смешок. На щеках Равви проступили рваные пятна, но, не оглянувшись, он вздёрнул подбородок и возвысил голос, обращаясь к священнику:

– Почему ты назвал меня безумцем? Лишь потому, что я сказал, что Всевышний – Отец мой? Но разве в Писании не сказано, что все мы – Божьи дети? Вы плохо читали? Или позабыли? Или предали Господа в погоне за суетной славой, деньгами и властью? Или… – Голос Равви, возвысившись, окреп, взметнулся под каменные своды, исполнившись свистящей ярости, срываясь на крик, – вы продали его? Как продали Крестителя! Вот, кому вы служите, а не Богу и не народу своему! – Равви сгрёб пригоршню монет из серебряной кружки, швырнул в священника.

Воцарилась тишина, такая густая и всеобъемлющая, что не хотелось разрушать её ни единым звуком. И в этом ватном оцепенении раздался тупой монотонный звон падающих монет. Тускло поблёскивая, медные и серебряные кругляши ударялись о каменный пол, некоторое время плясали на нём, а затем замирали, лукаво и соблазнительно притаившись возле ног остолбеневших прихожан.

От былого спокойного благодушия седобородого старца не осталось и следа, он замахал руками, затопал ногами, брызгая слюной, распаляясь, завопил неожиданный фальцетом:

– Люди! Кого вы слушаете?! Это – опасный сумасшедший! Он одержим дьяволом!

– Правда?! – Вскричал и Равви, – Я безумец? Тогда исцели меня! Давай! Прочти молитву, чтобы я стал таким же спокойным и праведным, как ты! Не можешь? Потому что ты давно забыл, что молиться надо в духе и истине, за закрытыми дверями, с плотно опущенными шторами! Превратил храм в базар, богослужение – в дешёвый фарс! Всевышнему нужны не дворцы, золото и трупы животных, а чистые души, но их давно здесь нет!

– Убирайся, безбожник, безумец! Тебе и твоим бродягам место в доме для душевнобольных! – Вопил священник.

– Не смей мне приказывать! Я не в твоём доме!

– Вон отсюда, все – вон!

– Вон! Вон! – Эхом пронеслось по головам, прокатилось по стенам. Толпа стала напирать. Одни потрясали кулаками и выкрикивали Равви проклятия, другие, напротив, хватались за одежду, называли его пророком и молили о спасении. Завязалась свара. Толпа вынесла нас из храма.

Какой-то оборванный старик с неживыми затянутыми тусклой белесой плёнкой глазами бросился под ноги Равви, судорожно хватаясь за край его одежды.

– Папаша, – окликнул я, принагнувшись, – ты бы отполз от греха в сторонку – затопчут…

Но упрямый старик продолжал цепляться за Равви и бормотать:

– Святой человек! Верни мне зрение! Я хочу перед смертью увидеть солнце…

– Батя, – тщетно попытался я убедить старика, – солнца сейчас нет, на небе тучи…

– Давай, парень, покажи, на что ты способен! – выкрикнули из толпы. – Сделай так, чтобы старик прозрел, тогда мы поверим, что ты Пророк!

– Верно, верно! – подхватили нестройные голоса.

– Не смейте ставить мне условия! – звучно проговорил Равви. – Если я делаю что-либо, то не из страха и не по принуждению…

Неожиданно воцарилась тишина. Притихли те и другие. Толпа сомкнулась, затаившись в ожидании. И было в этом молчании нечто нехорошее, зловещее. Такое обманчивое затишье бывает перед ураганом. А в следующий миг тебя сбивает с ног, закручивает, как щепку, и тогда – держись…

Равви поднял вверх правую ладонь, а затем медленно опустил её на голову старика.

«Сейчас нас будут бить по-настоящему… – меланхолично подумал я, тщетно ища глазами среди сомкнутых плеч и локтей лазейку для отступления. – Этот отпуск мне надоел, хочу на работу…»

Горячий полуденный воздух всколыхнулся и зазвенел от пронзительного вопля старика и дружного выдоха десятков грудных клеток.

– Боже мой, – вопил старик, – я вижу, вижу!

Он вертелся во все стороны, призывая людей в свидетели сотворённого чуда. По сморщенным дряблым щекам лились слёзы, смывая остатки белесой пелены, и под ней влажно блестели голубые, как у младенца, радужные кружочки с чёрными точками зрачков.

– Иди с миром, – уже тихо и немного устало произнёс Равви, но старик принялся неистово кланяться ему в ноги и даже попытался поцеловать края стоптанных сандалий. Равви смущённо уворачивался, и со стороны это напоминало ритуальный танец.

Внезапно прокатился многоголосый восторженный рёв, словно затрубило стадо.

Из кучки изгоев мы моментально превратились в героев. К Равви протягивали руки, норовя коснуться края одежды. Женщины подталкивали детей. Под ноги летели пальмовые ветви. Кто-то содрал с себя рубаху и тоже бросил на землю под ноги Равви, его примеру последовали другие. Мы шествовали по живому беснующемуся коридору, попирая подошвами зелёные листья, грубый лён и тонкий шёлк. Толпа слилась в одно многолицее, многорукое, многоголосое животное, кричащее, ревущее, трубящее:

– В храм! Пусть говорит! Он – наш Учитель! Пророк! Мессия!

У меня кружилась голова, звенело в ушах. Я понимал, что это безумие, но оно было сладостно. Я смотрел на взволнованные лица, восторженно блестящие глаза, взмывавшие в приветствии ладони и неожиданно почувствовал, что поддаюсь всеобщей радости, из стороннего зрителя на чужом празднике превращаюсь в полноправного его участника. Моё сердце бешено колотилось, в груди трепыхалось, рот помимо воли растянулся в дурацкой улыбке.