Однажды в Париже. Наблюдая за парижанками. - Жиль Мартен-Шоффье Страница 20

«Устроить себе небольшую передышку, чтобы насладиться счастьем. Все мужчины мечтают об этом, и Брюс Фэйрфилд это сделал. После трех долгих дней, проведенных вместе в Париже, Брюс и его нежная Аньес захотели все бросить. Направление: рай на земле, небольшой итальянский отель на холме, прямо над морем, очень простое местечко, где в ресторане подают салаты (с омарами), курицу в оливковом масле (с начинкой из фуа-гра). Ни усилителей, ни звукозаписывающих систем, только шум волн и слова, сказанные шепотом на ушко. Что остается делать? Разделить друг с другом простые моменты счастья, которые станут драгоценными в воспоминаниях: купание в бассейне, прогулки в сосновой роще, знакомство с местной спецификой (чинзано, мартини, кьянти, лимончелло…). Как они далеки от Брюса, долгие сеансы звукозаписи в студии: он теперь слушает только свою элегантную спутницу. Привязавшись к ней, певец явно настроен на длину ее волны.

Приехавший в Париж для презентации своего нового альбома и для встречи с Николя Саркози, Брюс нашел свою любовь. Великий одиночка с Манхэттена потерял голову, увидев Аньес, гида по сопровождению туристов, которая показывала ему Gay Paris [54]. В Соединенных Штатах это называют «Love at first sight» [55]. Внезапно, как Робинзон Крузо, Брюс увез Аньес на их необитаемый остров. Настоящий рай в духе дзен, где нечего делать, разве только любить друг друга, обниматься и смотреть в одном направлении (налево — чайки, справа — изысканный маленький бар). За тысячу лье от насыщенной электричеством атмосферы шоу в «Берси» и диких ночей в Нью-Йорке, пара, еще не имеющая истории, рука об руку переживает свою волшебную сказку. В свои сорок с небольшим Брюс ходит босиком, в джинсах, живя любовью к Аньес и американским виски со льдом. Он витает в воздухе, как его музыка. У сердца рокера свое томление. Если после этого он не напишет ничего в медленном ритме баллады, будет очень жалко».

Этот набор глупостей сопровождали вызывавшие смех фотографии. На одной я была похожа на призрак, на другой у меня, обвившейся вокруг Брюса, был такой вид, словно в глубине глаз у меня трусики. На третьем снимке, когда я была запечатлена в обтягивающих белых брюках и черной майке на террасе на фоне моря, я была похожа на Жозиану Баласко [56]в роли Коко Шанель. Ракурс съемки добавил мне килограммов двадцать. А Брюс, напротив, выглядел еще более миловидным, чем обычно: растрепанные волосы, вид вечного подростка. Надпись под фото с насмешкой говорила о нем как о славном парнишке: «Ох уж этот Брюс, ни в чем не нуждающийся, у него нет денег на то, чтобы купить расческу». Простаки, знали бы они! В ванной комнате все мои вещи занимали место на стеклянной полочке площадью не больше носового платка. А вот на нашем покрывале с широкой двуспальной «королевской» кровати, напротив, вряд ли уместилась бы вся косметика и средства по уходу за внешностью Брюса. Начиная с лекарств, которые он глотал каждое утро, и до кремов, которыми он мазал лоб, глаза, шею и свои знаменитые волосы, — он мог бы открыть с этими препаратами полевой госпиталь. И я подозреваю, что он все это действительно использовал. Он приводил себя в порядок целый час. При этом я не права, насмехаясь над ним. В тот день, когда мы получили журнал по «Федерал Экспресс», он доказал, что уделяет меньше внимания своему имиджу, чем я — моему.

Когда служба «рум сервис» доставила пакет вместе с подносом, на котором был завтрак, Брюс еще спал. Итак, я прочитала статью одна. Потом перечитала ее. Потом еще раз перечитала у бассейна. Слово «бестактность» не вызывает у меня остановки сердца, но в этот раз я вдруг осознала, что с удовольствием оторвала бы автору голову. Еще немного, и я разбудила бы Брюса, чтобы поделиться с ним своей яростью. Успокойтесь: я удержалась от этого. За неделю я привыкла к его ритму. Я поняла, что он мог бы иметь черный пояс за умение уходить по-английски, это помимо прочих талантов. Дела других его не интересуют. Ну, абсолютно не интересуют. Никогда! Бесполезно пытаться его переделать. Так же, как сделать длинными ноги у утки, если тянуть за них вниз. Брюс был ангелом, он давал мне все, чего я желала, кроме своего интереса. Я была здесь, мы не разлучались, но мы довольствовались тем, что просто были рядом друг с другом. А что я думала, на это ему было наплевать.

Я говорю чистую правду, но другие видели иное. Мы не расставались. Обед, долгие прогулки по тропинке у берега, поездки на велосипедах, ужин — мы были, казалось, приклеены друг к другу. И ничего плохого нельзя сказать о его настроениях: викторианский джентльмен, всегда спокойный, ироничный, не слишком разговорчивый, но всегда охотно воспринимающий мои речи, мои сплетни, мои комментарии. На мой взгляд, я немного перегибала палку, когда вела себя как руководительница туристической группы, но Брюс не экономил на мелочах в том, что касалось его удовольствий. Как друг он неподражаем. Как любовник — другое дело. Гомосексуалист? Сомневаюсь. Импотент? Совсем нет. Но нейтральный настолько, что с ума сойти можно. За десять первых дней, проведенных нами вместе, между посещением Саркози и отъездом из «Пелликано», он занимался со мной любовью три раза. Как? Прилично. Этим все сказано, и это удручает, потому что если есть что-либо, чего я не требую в этом плане, так это приличий. Брюс умело занимался сексом, но это не доставляло ему удовольствия. Точнее сказать, думаю, это пугало его. По вечерам, если бы у него хватило смелости, он давал бы мне снотворное. А так он отсылал меня спать в полночь, сам же проводил время у бара до рассвета. Со своими двумя единственными настоящими друзьями: со стаканом и с пианино.

В шесть часов утра ко мне снова поднимался зомби, ложился как сомнамбула в постель и крепко спал до ужина. Ничего удивительного нет в том, что он умудряется напиваться каждую ночь, не превращаясь при этом в толстяка-монгольфьера. Когда Брюс выходил, он часами плавал в бассейне и уводил меня на прогулки. Его тело не нуждалось в еде. Немного фруктов, кока-кола лайт, и он держался на этом целый день. Брюс жил в своем собственном ритме. Он не оспаривал никаких кодексов поведения и довольствовался тем, что просто не принимал их во внимание. Как и все, он думал только о себе, но ход его мыслей был иным, чем у других. Если бы я этого не знала, то его отношение к статье из журнала «Вот так!» заставило бы меня прозреть.

От статьи Брюсу не было ни тепло ни холодно. Не думайте, что он глуп. Он достаточно хорошо знал французский, чтобы «раскусить» инсинуации журнала: Gay Paris, безумные ночи великого одиночки, мартини и кьянти… Хотя об этом не было прямо сказано, подразумевалось, что он заливает алкоголем свою латентную гомосексуальность. Однако раздражаться Брюс не стал, нет.

— Ничего не было бы глупее этого, — сказал он. — Тот, кто оправдывается, обвиняет себя. Пусть говорят. В Нью-Йорке такого рода коварные байки были в ходу в журналах лет десять назад. У вас это тоже пройдет. В провинции всегда разрядка происходит позднее. Во всяком случае, на мой взгляд, слово «педик» — это не оскорбление. Мне важно делать одно: сочинять музыку. И остается поблагодарить художественного редактора журнала за то, что он выбрал хорошие фотографии. Мы выглядим как пара, снимающаяся для рекламы сигарет «Уинстон». В особенности не стоит предпринимать каких-либо резких движений. Если папарацци следят за нами, у них обязательно есть десятки снимков, на которых можно увидеть, что у кого-то из нас отвислый живот или дряблый подбородок. Только стань накатывать на них — и они тут же опубликуют фотографии. Лучше это пропустить.