Моя королева - Жаклин Рединг Страница 20

Дуглас наклонил голову.

— Вы просили меня назвать цену, ваша милость. Я назвал.

Герцог откинулся назад в своем кресле.

Дуглас молча ждал.

Наконец Сьюдли заговорил:

— Мистер Маккиннон, я…

Он замолчал, потому что его внимание внезапно привлекла огромная ваза в углу. Он встал из-за стола и подошел к ней, а потом заглянул внутрь.

— Кэролайн Генриетта Дрейтон! Интересно, что вы здесь делаете?

Из вазы раздался тоненький голосок:

— Пожалуйста, папа, не сердитесь. Мне просто хотелось узнать, что случилось. Вы никогда мне ничего не рассказываете…

Герцог громко задышал, явно разгневанный.

— Вот вы и узнали. А теперь вылезайте, в противном случае…

— Но я не могу, папа, — всхлипнул голосок. — Я… я застряла тут!

И ребенок захныкал. Этот жалобный звук эхом отразился от толстых стенок вазы. Герцог сунул руку внутрь, чтобы вытащить дочь, но чем больше он прилагал усилий, тем громче девочка хныкала, очевидно, еще сильнее застревая в тесном сосуде.

Вскоре герцог уже кричал, дитя вопило, а Дуглас молча ждал, откинувшись на спинку кресла. Дверь в кабинет резко распахнулась, и остальные члены семьи, встревоженные криками, ворвались в комнату, которая превратилась в ад кромешный.

Одна из девушек — имени ее Дуглас не помнил — подошла к полке, где стояли колокольчики, и принялась звонить в каждый по очереди в надежде, что кто-нибудь из слуг придет на помощь.

В комнату вбежал маленький спаниель, который заливисто лаял, путался у всех под ногами и выл.

Одна девочка кричала:

— Агамемнон!

Другая вопила:

— Она совсем посинела!

Дуглас больше не мог этого вынести. Он встал, вынул пистолет из кобуры и подошел к вазе.

— Отец! Этот шотландец хочет застрелить Кэро! Остановите его!

Женщины повернулись к горцу и завопили что было мочи. Дуглас отступил, поднял руку и ударил, рукояткой пистолета по вазе, отчего она треснула, как яйцо.

Девчушка выпала из вазы, от крика лицо у нее побагровело. Она бросилась прямиком в раскрытые материнские объятия и обмякла, зарывшись в юбки герцогини, — рыдающий перепуганный комочек.

Все замолчали, глядя на Дугласа и не веря собственным глазам.

Через мгновение раздался рев герцога:

— Вы что, с ума сошли, любезный? Это же ваза эпохи Минской династии! Единственная в своем роде! Она обошлась мне в целое состояние!

— На самом деле, ваша милость, — спокойно возразил Дуглас, рассматривая осколки вазы, — это японская ваза. Я полагаю, что это так называемый фарфор Имари. Недурная вещица, это верно, но вовсе не такая ценная, как вазы эпохи Мин.

— Аларик, — сказала герцогиня, гладя кудри Кэролайн, чтобы успокоить малышку, — этот человек спас жизнь вашей дочери. И мне кажется, что уместнее было бы не кричать на него, а выразить свою благодарность.

Герцог, лишившись дара речи, уставился на Дугласа. Наконец он сказал:

— Да, верно. Примите мои извинения, Маккиннон. Благодарю, что вы действовали так быстро.

Дуглас не обратил на него никакого внимания. Он повернулся к герцогине и присел на корточки перед Кэролайн, которую мать сжимала в объятиях.

— Ну что, малышка, все в порядке?

Кэролайн повернула к нему голову, оторвалась от материнской груди и обратила к нему заплаканное личико. Она с сопением заморгала и кивнула.

Дуглас улыбнулся и дотронулся рукой до ее подбородка.

— Это что же такое ты надумала, а? Залезла в большой отцовский кувшин и решила превратиться в мармелад?

Девчушка улыбнулась. В комнате послышался общий вздох облегчения, а восьмилетняя Кэролайн Генриетта Филиппа Дрейтон решила про себя, что будет любить этого проклятого шотландца до самой смерти, пусть даже у него такое чудное имя.

Дуглас шел по коридору, как вдруг до него донеслись голоса из парадной гостиной.

Прошло около двух часов после его разговора с герцогом и последовавшего за ним спасения Кэролайн. За это время Дуглас обошел все укромные уголки обширного герцогского сада, а потом, поскольку ему совершенно нечего было делать, еще раз прогулялся по его дорожкам.

Он не видел Элизабет после случая с вазой. Когда спокойствие было восстановлено, а черепки убрали, она покинула кабинет вместе с сестрами, не удостоив его взглядом. Дуглас велел себе радоваться этому пренебрежению, поскольку когда девушка оказывалась рядом, сразу же возникали всяческие осложнения. Чем меньше он ее видит, тем лучше.

Однако пока он мерил шагами садовые дорожки, ему нет-нет да и казалось, что он ощущает присутствие Элизабет в ласковом дуновении ветерка, словно она была в саду, но ему не показывалась. Один раз ему даже почудилось, что ее силуэт мелькнул в окне, но он решил, что это просто шевелится занавеска или солнечные блики отражаются в стекле.

Герцог Сьюдли тоже удалился после их разговора, так и не дав Дугласу ответа на его предложение. После того как горец освободил рыдающего ребенка, герцог сказал только, что ему надобно время, чтобы тщательно все обдумать, и все еще сидел запершись в своем кабинете.

Вот чего не было у Дугласа, так это времени. Он был нужен дома, он очень давно отсутствовал и теперь был преисполнен решимости отправиться домой поутру — получив благословение герцога или нет, женатый или холостой.

Подходя к двери в гостиную, Дуглас случайно увидел свое отражение в высоком зеркале, стоящем в холле. Он был небрит, в мятой одежде, которую он не снимал уже два дня, а по сапогам было видно, что он проделал всю дорогу из Лондона пешком. Он с ног до головы выглядел дурно одетым, нищим, неотесанным скоттом, каковым здесь его и считали. Но ведь покидая Лондон несколько дней назад, он никак не ожидал, что окажется в доме герцога Сьюдли и волею судьбы станет зятем этого человека.

Когда Дуглас вошел в гостиную, там находились только герцог и еще один джентльмен, сидевший спиной к вошедшему. Шотландец помешкал в дверях, рассматривая их роскошные фраки и панталоны до колен, блестящие лакированные туфли. Он рассеянно провел рукой по волосам, приглаживая их.

— А, Маккиннон, вот и вы, — сказал Сьюдли. — Позвольте представить вас…

— Дуглас! Господи, какими судьбами?

— Аллан! — отозвался Дуглас, искренне удивленный при виде знакомого лица в совершенно незнакомой обстановке.

Прошло, вероятно, более десяти лет с тех пор, как они виделись в последний раз, но ошибиться было невозможно: квадратная челюсть, подбородок с ямкой, пронзительные темные глаза, не упускавшие ни единой мелочи, — несомненно, это был известный художник Рамзи собственной персоной. Мужчины приветливо пожали друг другу руки.