Сидим, курим... Болтовня брюнетки - Маша Царева Страница 20

В Киноцентре показывали какую-то философскую муть очередного скандинавского самородка. На афише были нарисованы целующиеся девицы не первой свежести, окруженные венцом из золоченых наград, — фильм взял призы каких-то там студенческих и любительских фестивалей.

Я логично решила, что раз Данила пригласил меня на подобное лекарство от бессонницы, да еще и взял билеты на самый дальний ряд, значит, мы отлично проведем время за поцелуями.

Было в этом что-то романтичное — встретиться через столько лет и продолжить то, что толком и не начиналось, даром что заставляло не измученное холестерином и разочарованиями четырнадцатилетнее сердце биться быстрее. Любовь с паузой в десять лет.

Данила Донецкий нового образца был очень привлекательным мужчиной. Наверное, немного не в моем вкусе: почему-то в то время наиболее привлекательными мне казались длинноволосые голубоглазые юноши с гитарами наперевес, в душе которых бушевали немного сдерживаемые марихуанными парами демоны. Я выбирала в любовники тех, кто бунтовал, кто мечтал изменить мир и верил в то, что это подвластно одному человеку. Безнадежные романтики — их век короток, как у прозрачных мотыльков. Не знаю, куда они деваются потом — то ли делают стрижку, покупают костюм и телевизор и отращивают животик, то ли предпочитают сгинуть в героиновом голодании, то ли просто тихо испаряются, как выброшенные на берег медузы.

Донецкий был не таким — в нем чувствовался стержень. Отчаянное желание быть счастливым (в общепринятом смысле слова) держало его на коротком поводке. Он одевался в хороших магазинах, ел в дорогих ресторанах, водил внедорожник «Nissan», и время ему подсказывали не случайные прохожие, как мне, а тысячедолларовые часы.

Под надрывные напевы Бьорк пролетели титры, и его рука нашла на подлокотнике кресла мою. Медленно втянув воздух через нос, я прикрыла глаза. Волнительный момент. Поцелуй длиною в десять лет. Почему я совсем ничего не помню о том своем первом поцелуе? Кажется, от Донецкого тогда пахло мятной жвачкой и пивом, а мои мысли хаотично метались в радиусе от «не застрял ли между зубами кусочек шашлыка?» до «если произойдет покушение на мои трусы, что делать?! Не сдаваться же без боя, ведь трусы-то уродливые, хлопчатобумажные, подаренные целомудренной бабушкой…».

Сейчас от Данилы пахло туалетной водой «Lanvin», а все мои мысли сводились к статистическим подсчетам: когда я занималась этим в последний раз? Кажется, то было месяца два назад и вторым фигурантом был мужчина, имени которого я даже на инквизиторской дыбе не вспомню.

Его пальцы переплелись с моими. Они были теплыми и, самое главное, сухими. Терпеть не могу быстро потеющие мужские ладони — в таких объятиях вместо предвкушения страсти уныло думаешь, не останутся ли пятна на водолазке и в какую сумму обойдется химчистка.

Все как нельзя кстати. Мне, живой женщине двадцати пяти лет, нужен секс. Донецкий — не случайный прохожий и даже вроде бы в меня влюблен. Может, он окажется настолько искушенным, что и мое сердце в конце концов распахнется ему навстречу?

— Какое интересное у этой актрисы лицо, ты не находишь? — шепнул он, наклонившись к моему уху.

Я встряхнула головой: какое лицо, какая актриса? По экрану металась полная бледная дева со вздернутым носом и бантиковидными губками — кустодиевская купчиха европейского разлива.

— Не вижу ничего интересного.

Прошло еще десять минут. Моя рука по-прежнему покоилась на его ладони. Иногда он, как бы задумавшись, перебирал своими пальцами мои. И все. На заднем ряду, на местах для поцелуев!

Содержание фильма благополучно миновало мое сознание. С одной стороны, я испытала облегчение: серьезный роман с Донецким в мои планы вроде бы не входил и что-то подсказывало — одноразовые отношения не его репертуар. С другой — нечто, напоминающее женскую гордость (в наличие которой в своем организме я почему-то не верила), взбунтовалось и неприятно морщило лоб задумчивыми складками. Что все это значит? Может быть, и не было никакой приязни? Может быть, я сама настолько изголодалась по романтике, что сама все напридумывала?!

… А потом мы пили зеленый чай в кафе при кинотеатре. Настроение у меня было ниже плинтуса. Обсуждали фильм. Вернее, обсуждал Данила, потому что я ничего, кроме начальных титров, не запомнила.

А потом… Сама не знаю, как это получилось, но разговор вдруг перешел на меня. И это был самый унизительный разговор в моей жизни.

Данила сказал так:

— Я все знаю о тебе. Твоя биография у тебя на лбу написана. Бунтующая пигалица из приличной семьи, у которой хватило силенок лишь на то, чтобы показать фигу родителям. Каждое утро ты выползаешь на свой Арбат, кто-то из твоих коллег-неудачников приносит тебе отвратный кофе в пластиковом стаканчике. Свои картинки ты малюешь без всякого вдохновения: ни мастерства, ни техники, ни терпения. Ты могла бы получить образование, стать неплохой художницей, но предпочитаешь сливать свои каракули по триста рублей.

Ты думаешь, что это и есть свобода — арбатский ветер, всегда почему-то дующий в лицо. Что это и есть настоящая романтика, блин!

Такие, как ты, обычно спиваются к сорока годам, а к пятидесяти куда-то исчезают бесследно. Старятся одинокими, а потом тычут всем подряд под нос свои старые черно-белые фотографии и врут о бурной молодости.

Ты даже не всматриваешься в лица прохожих, ты тупо разглядываешь их ботинки. Тебе скучно и тошно, но альтернативы нет. Возвращаться в родительский дом западло, а начинать все заново лень. Ну и что представляет твоя жизнь? Созерцание вереницы пыльных тапок, дешевая работенка, боли в спине и поклонники с выбитыми зубами?

Твои подруги в болоте, даже макушек из трясины не видать. И что делаешь ты, вместо того чтобы выбраться?

Ты сама себя топишь, Глаша, еще года три такой жизни — и пути назад уже не будет!

Я никогда не мечтала быть блондинкой. Не упрашивала Деда Мороза о длинных и тонких, как у самки жирафа, нижних конечностях. Не экономила на обедах ради визита к дорогому стилисту. Образ Барби с детства не вызывал во мне никаких эмоций, кроме… легкой жалости.

Воспоминание детства: родители с торжественными улыбками протягивают мне выстраданную в мире дефицита Барби. Златовласую принцессу в пышном розовом платье. Ахнув от восторга, запираюсь с ней в ванной и с помощью маминого маникюрного набора приступаю к усовершенствованию объекта. Пергидрольные кудри летят в унитаз, мне их ничуть не жаль. Юбка леди превращается в экстремально короткий наряд панкующей хулиганки.

То, что случилось потом, когда я гордо похвасталась рукотворными метаморфозами родителям… Это воспоминание до сих пор едкой обидой сидит в моем сердце. Меня отхлестали почему-то по губам, как благородную леди, выругавшуюся матом. Мама орала, что я не уважаю ее труд, отец сквозь зубы цедил, что надо на год лишить меня денег на мороженое. А я искренне не понимала, в чем моя вина.

— Мамочка, но она же так переживала, — пыталась я оправдаться, — она же молодая девушка, а какой молодой девушке понравится быть как все? У пятерых девчонок в нашем классе есть Барби, и все они выглядят точно так же. А у меня она теперь особенная…