Влечение. Истории любви - Ирада Вовненко Страница 20

Как же любви я хочу!

И молчу.

Только сердцем кричу.

И кричу.

Сила жуткая где-то внутри живет,

И терзает меня. И рвет. Рвет...

Если кто-то не сможет меня спасти,

Я боюсь, как злой ураган, снести

Все, что есть на пути,

Не видя преград!

Вряд ли кто-то этому будет рад...

Или хуже того, как вулкан взорвусь.

Лавой огненной я с горы понесусь,

Схороню все живое в злобе огня...

Ну, спасите же, кто-нибудь,

Быстро!

...Меня! [3]

«...И ответь мне, пожалуйста, ответь...» – с болью дописала Диана уже совсем лишнее.

Не перечитывала. Запечатала оба письма в разные конверты.

Медленно, как столетняя старуха, вышла на кухню, вскипятила воды и заварила ромашковый чай.

За окном светало, Диана усмехнулась, скоро наступит новый день. Без него. Диана заплакала, слез было так много, что они стекали в подставленные ладони полновесными струями морской соленой воды.

Через полчаса с тонкостенной чашкой, мелодично вздрагивающей на блюдце, вернулась в кабинет, аккуратно надписала белоснежные конверты. Утром она опустит одно из писем в почтовый ящик. У нее есть время подумать, какое именно, – впереди целая ночь. Настоящее письмо, на него можно плеснуть духами или вином.

Однако какая разница, опустошенно думала Диана, отпивая бледно-золотистого чаю, сложенный ли это листок бумаги или совокупность единиц и нулей, прерывисто струящаяся по оптико-волоконным проводам, если все они ждут единственного желаемого ответа.

«Будь честен со своими желаниями и не предавай свою мечту».

Восемнадцать часов десять минут. Пассажир на семнадцать сорок пять еще не спустился, диспетчер Юлечка волнуется и уже дважды вызывает меня по этому поводу. Отвечаю, что никто пока не вышел, рассматриваю красивый парадный подъезд – мраморные ступени, хорошо отреставрированная дубовая дверь, несколько видеокамер подвижными глазками пытаются обеспечить покой жителей. По обеим сторонам стилизованные фонари на могучих чугунных ножках, мягкий свет. Если же обернуться через плечо, можно разглядеть флигель желтого кирпича, производящий впечатление нежилого, – какие-то пугающие проломы в стенах, просвечивает выщербленная лестница и горы мусора, но вот оттуда выбирается молодая мать с младенцем в ярко-голубом комбинезоне. Вот он, Питер, думаю я довольно равнодушно, странный город. Особенно размышлять о судьбах родины нет ни сил, ни настроения – до завтрашнего утра необходимо решить вопрос с переводом ребенка в специализированную клинику, детскую больницу на Крестовском, где есть отделение онкогематологии и химиотерапии, то есть мне верная дорога в горздрав за направлением, но надо работать, надо работать. Решаю отвезти этого задерживающего клиента и непременно мчаться в горздрав, вроде бы они должны принимать до семи вечера.

Молодая мать немедленно и бурно начинает укачивать своего младенца, он заливается яростным криком, и наконец, выходит пассажир. Пассажирка, такая специфичная старая дама, яркая представительница петербургской интеллигенции, я невольно улыбаюсь, вспоминая Аделаиду Семеновну.

Волосы ее мелко завиты, на голове маленькая шляпка «таблеткой», старомодное спокойное пальто бледно-желтого цвета и крохотные лаковые ботиночки. Аккуратно застегивая ремень, она строго интересуется моим семейным положением и жизненными приоритетами. На узловатых пальцах сверкают массивные серебряные перстни.

С трудом разворачивая автомобиль в тесном дворе – очень сложный маневр, отвечаю ей что-то невнятное, в крайнем удивлении. Как правило, пассажиры предпочитают разговоры о себе. Или о погоде. Или о губернаторе.

– Если бы вы знали, о боже мой, как с вами скучно! – горячо восклицает старушка. – Разве сейчас есть вообще интересные люди? Вот вы когда последний раз ходили в театр?

– Не помню, – пожимаю плечами, мне уже много лет не до театров, но стоит ли об этом. Нет, не стоит.

– Ах, оставьте, сейчас и театра-то нет! – говорит она убежденно. – Разве сейчас есть театр? Это же балаган! Не театр!

Чуть позже она спрашивает внезапно:

– Давно ли вы живете в Петербурге?

– Всю жизнь, – отвечаю.

– А ваши родители?

– Не знаю. Я не знаю родителей. И их прошлого. Детский дом.

– Вот. А мои предки живут в Петербурге двести лет, – удовлетворенно сообщает она.

Потом немного отвлекается от моей неудачной родословной и начинает подробно объяснять, где мы должны подобрать следующую пассажирку, ее дочь.

– Решила ей сделать сюрприз! – довольным голосом говорит старая дама, туже завязывая шелковый платочек на шее. – Встречу ее с работы! Она невероятно много работает, мой характер!.. А с машиной у Сонечки что-то такое... Не берусь воспроизвести, что-то важное сломалось. Второй день пешком. Девочка моя, наверное, сейчас размышляет, как бы ей добраться до дома! А я ее сюрпризом встречу!

Я вежливо улыбаюсь, лично мне сюрпризы всегда не нравились, пугали даже. Пусть все будет предсказуемо и скучно, как это моя пассажирка недавно восклицала.

Она возвращается из крупного офисного центра одна, изумленно выдыхает:

– Нет, вы только вообразите! Она куда-то уехала после работы и мне не сообщила даже! Моя дочь!

– Ну мало ли что, – успокаиваю я взволнованную старую даму, – отправилась поужинать с друзьями...

– Дочь всегда меня предупреждает! – На ее щеках вспыхнул яркий румянец. – И должно было произойти что-то из ряда вон выходящее! Чтобы она вот так исчезла...

Уточняю дальнейший маршрут. Старая дама расстроенно велит возвращаться. Всю дорогу молчит, набирает номер на телефоне, очевидно, абонент временно недоступен.

Парадный подъезд. Желтый флигель-развалюха. Молодая мать, младенец в ярко-голубом комбинезоне. Еще на улице.

Пожалуй, я успею в горздрав. Старая дама чуть задерживается, искательно засматривается мне в лицо и новым, тревожным голосом спрашивает:

– Так вы считаете, мне не время еще волноваться?

– Вы знаете, – искренне отвечаю я, – мне почему-то кажется, что сейчас – время радоваться. Девушка в черной раме на черном фоне с окном на теле, которое является переходом в другое измерение.