Профессионально беременна - Ульяна Гринь Страница 20

— Хорошо, золотце, — он ласково чмокнул меня в нос. — Мы останемся здесь. И ужин закажем наверх. Я покажу тебе свою коллекцию. И ты будешь гордиться тем, что с десятого класса ты единственная девчонка, которая видела ее.

— Боже мой, какая честь, — пробормотала я, польщенная. — Коллекцию чего именно, позволь спросить?

— А не скажу. Ты будешь смеяться, я обижусь, мы поругаемся, а потом придется мириться в постели, — предсказал будущее Данила. — Давай пропустим первые три этапа и сразу перейдем к четвертому.

— Давай! — с энтузиазмом согласилась я, ныряя под одеяло…

И мы снова занимались любовью, потом рассматривали коллекцию старых игрушек из Киндер-сюрприза (и нет, я не смеялась. Почти!), а потом уснули рядом, как давно женатая пара.

Разбудил меня вопль.

Как положено в классических детективах, пронзительный, полный ужаса и паники, вопль прозвучал совсем рядом, и я подскочила в кровати, даже еще не разлепив глаза. Спросила:

— Что это было?

— М? — подал голос Данила и, найдя меня на ощупь, снова повалил на подушку: — Спи, рано еще.

— Кто-то кричал.

— Да?

— Да. У вас это в порядке вещей, может быть?

— Вроде нет… Не замечал…

Я открыла глаза, глядя в потолок. Звукоизоляция? Никакой тут звукоизоляции. А я поверила… Вон, слышно, как по коридору бегают туда-сюда. А я вчера визжала тут, как заправская наездница! Как теперь выйти и смотреть всем в глаза? Да что ж там случилось-то такое? Вот, опять бегут. И стук в дверь — совсем неделикатный. А за ним взволнованный голос Томы:

— Данила Алексеевич, вы спите? Данила Алексеевич! Просыпайтесь! Беда у нас, Данила Алексеевич!

— Слышишь? Я же говорила — кричали! Тебя зовут, Данила!

— Да разберутся без меня, — пробурчал он, натягивая одеяло на уши. Я же наоборот — проснулась окончательно и толкнула его в бок:

— Вставай, раз зовут.

И пошла сама открывать, натянув на голое тело валявшуюся на полу футболку. Тома хотела ворваться в комнату, но увидела меня и остановилась, как пришибленная. Пробормотала:

— Простите, ради бога. Мне бы Данилу Алексеевича…

— Что еще случилось, Тамара? — недовольно протянул Беркут, выглянув из-под одеяла. — Варвар сожрал целую курицу?

— Беда, Данила Алексеевич! — Тома сморщилась и неожиданно зарыдала: — Беда с Алексеем Павловичем!

— Сердце? — вскинулся Данила, а потом вскочил, шаря по полу в поисках джинсов. — Да говори же! Скорую вызвали?

— Скорую надо? — всхлипнула Тома. — А я думала, полицию…

— Захрена полицию? Тамара! Очнись уже!

— Так Алексей Павлович же… С ним совсем плохо… Умер он!

Мы оба замерли. Данила пробормотал:

— Как умер?

— Убили его, Данила Алексеевич.

От так от мне свезло. Ну ведь знала же, что плохая идея — оставаться с Беркутом! И не ушла. Дура, вот дура! Теперь буду замешана в криминале… Надо валить побыстрее, с полицией встречаться совсем не хочется. Хоть документы у меня и в порядке, но в историях с убийством у всех присутствующих на месте преступления должны снимать отпечатки пальцев. Это мне ни к чему.

Данила между тем оделся, путаясь в штанах, и кивнул мне:

— Подожди меня здесь, не выходи из комнаты. Я сейчас.

«Сейчас» растянулось на минут сорок. За это время я успела одеться, накраситься, причесаться и изнервничаться. Потом решила: будь что будет, а я уйду. Данила… ну, бог с ним. Нам было хорошо вместе, он удивительный и непредсказуемый, но финал нашего знакомства хэппи-енда не предполагал с самого начала. А раз так, лучше смыться прямо сейчас, пока Данила занят смертью отца. Не по-человечески, ну да ладно, пусть обматерит меня, не жалко.

Однако моими благими намереньями можно было выстелить не только дорогу в ад, но и целую автомагистраль. Нет, прокрасться со второго на первый этаж и даже подойти ко входной двери мне удалось. Но только я взялась за ручку, как в холле прозвенел мелодичный звонок — словно колокола пробили полдень.

Вот черт!

Я отступила, потом оглянулась и махнула рукой. Ладно, не судьба. Мимо меня пробежала зареванная горничная, которую я вчера не видела, и сунулась к двери. А я запаниковала, потому что в холл вошли трое крепких мужчин и один толстячок-старичок с чемоданчиком. Это полиция, даже по виду ясно. Они тут же заполнили, казалось, весь огромный дом. Старичок оказался патологоанатомом и поднялся в спальню погибшего, а следователь расположился за столом. Подозвал меня:

— Будьте добры, ваши документы, кем вы приходитесь убитому?

Началось.

Какую улыбку надо надевать при общении с сотрудниками полиции? Наверное, слегка растерянную. Такие у меня есть — на случай виновности, на случай невиновности и на все остальные случаи. Натянув на губы эту последнюю, я подошла, протягивая паспорт:

— Пожалуйста. Я никем не прихожусь. Просто подруга его сына.

— Подруга в каком смысле? — уточнил опер, записывая мои данные. Я честно ответила:

— Случайная знакомая. Познакомились вчера.

— И вы ночевали в доме? — он поднял на меня взгляд, окинул им с ног до головы и прищурился. Года два назад я бы смутилась. А теперь только пожала плечами:

— А что, это запрещено?

— Не запрещено. Вы общались с убитым?

— Общалась, — ответила вежливо. — Только он тогда еще не был убитым.

— О чем общались?

— О собаках. О картине. Вот, пожалуй, и все.

— О какой картине?

Я указала на мазню за две тысячи долларов, висевшую в простенке. И дрожь пробрала — вчера мы с Алексеем Павловичем вот так же смотрели на нее, как опер смотрит сейчас, и дружно клеймили говном. И дед был полон сил и здоровья, хоть и в инвалидном кресле… А теперь убит.

Господи… Кто ж его убил?

— Поня-атно, — протянул опер, отворачиваясь от картины. — Где вы провели время с того момента, как убитый поднялся к себе, и до момента обнаружения трупа?

— Эм… Будущий убитый, то есть, Алексей Павлович поднялся к себе сразу после обеда. А мы с Данилой немного позже. Мы провели ночь в его комнате.

— А вечер?

— И вечер.

— И что — никуда не выходили? Даже в туалет?

— У него комната с ванной. И нет, не выходили. Даже ужинали наверху.

— Хорошо. А Данила Алексеевич выходил?

— Говорю же: мы оба никуда не выходили.

— Он мог выйти, пока вы спали.

— Не мог. Я бы услышала.

— У вас такой чуткий сон? — с плохо скрытой иронией спросил опер. С хорошо выраженным ехидством я ответила: