Кабы я была царица - Вера Колочкова Страница 20

Бросившись на кухню, Соня схватила старый медный чайник Анны Илларионовны, торопливо начала набирать воду из-под крана. Руки у нее дрожали – вот оно, как неловко получилось… Что теперь подумает о них с Томочкой эта родственница? Не успела, мол, душа тетушки толком на небо убраться, а они уж тут раскомандовались, квартиру ее оккупировали… Хотя она вроде пока никаких претензий и не предъявляет. Говорит, на два-три дня приехала…

– Ну что, Сонечка, чай готов? – пропел у нее за спиной Люсин приветливый голосок.

– Да. Почти кипит уже. Еще минуту, и все. Да вы садитесь…

Чай они пили молча. Взглядывали друг на друга настороженно, улыбались принужденно-вежливо. Соня отчаянно ежилась внутри – страсть как не любила она такие вот ситуации, когда надо молчать вот так, принужденно-вежливо. Люся же, наоборот, казалось, чувствовала себя абсолютно в своей тарелке – с удовольствием дула в кружку, прихлебывала кипяток не то чтобы шумно, а весело как-то, будто играючи. Так же с удовольствием откусывала она и от большого бутерброда с маслом, заботливо предложенного Соней. Потом, откинувшись на спинку стула, произнесла душевно:

– Ну что, спать укладываться будем? Устала я с дороги… Вы, Сонечка, завтра куда-нибудь уходите? Или дома целый день будете?

– А… Я да, я ухожу… Мне в университет надо…

– Тогда ключи мне оставьте, хорошо? Я только в магазин и обратно! Продуктов куплю каких-никаких, а то, смотрю, у вас кроме хлеба да масла и нет ничего!

– Ну почему? Макароны есть, яйца…

– Ну что вы, Сонечка… Какая ж это еда – макароны да яйца? Так оставите ключи?

– Да-да… Конечно, оставлю…

На самом деле особо ей в университетскую библиотеку и не надо было. Может, она, библиотека, и не работала вовсе по выходным. Просто от одной мысли, что придется провести с этой нечаянно нагрянувшей Люсей целый день, заранее становилось плохо. Что она тут будет с ней делать целый день? Смотреть виновато и чувствовать себя бессовестной захватчицей? Или общаться натужно? Нет уж, увольте. Не любила она такого общения. Как называла ее в такие моменты Вика – напряженка страдающая. А Томочка добавляла с горестным вздохом – нелюдимка…

* * *

После Сонькиного звонка ее тут же будто отпустило – будто вырвалось со вздохом из груди что-то тяжелое, слезное, каменно-безысходное. Подумалось даже – теперь она и рассказать уже может запросто, что с ней случилось. А раньше не могла. Не могла, и все тут…

Ну как, как об этом расскажешь? Да еще и по телефону? Да еще и Соньке, которая от нормальной-то жизни далека, а от такой, порочной, – тем более? А уж про Томку и говорить нечего – она ей просто не поверила бы.

Она б и сама не поверила, скажи ей кто-нибудь такое тогда, два года назад. Посмеялась бы просто, но не поверила. Потому что про такое только по телевизору рассказывают, да и то с едким скрытым полусмехом-полунамеком – половина, мол, нашей российской тусовочной элиты такая вот, творчески-необыкновенная… Но это же там, в телевизоре! Мало ли что там они болтать могут! А в нормальной человеческой жизни, никаким творчеством не обремененной, все происходит обычным способом, у всех одинаково…

Прерывисто вздохнув, она отерла остатки слез с лица, озабоченно глянула на часы. Ого! Сколько ж она проспала-то? И Сашенька не разбудил. Долго спит, из режима вышел. Скоро проснется, наверное, а у нее и каша еще не сварена.

Привычная заботливая мысль о сыне больно кольнула меж лопатками, заставила вздрогнуть, и она подскочила с дивана, ветром помчалась в детскую, распахнула дверь… Господи, да что это с ней? Вот же он, спит в кроватке, раскинув пухлые ручки. Щечки со сна розовые, белая прядка волос прилипла ко лбу. Нет, хватит с ума сходить, надо успокоиться. Успокоиться и взять себя в руки. Все будет хорошо. Она вырвется из этого страшного круга, обязательно вырвется. Сонька же обещала ей помочь. Она вообще-то обязательная до педантичности, ее блаженная сестра. Хоть и тормоз. Ей, главное, четкую установку дать, и она все сделает…

Нет, она всегда ее очень любила, сестру свою Соньку! И насчет блаженности ее вовсе не возражала. Не все же должны быть одинаковыми, в конце концов. Ну, не вписалась Сонька в социум, как говорил один ее приятель… Что с того? Он же не резиновый, социум-то. Вот ей, например, всегда казалось, что она в него не впишется, в этот социум, она в него когтями вопьется, аки хищная птица! Все из него выжмет, что положено, и даже больше! И что с того? Что из этого получилось? Полный облом вперемешку с позором? Хорош коктейль, ничего не скажешь. А Сонька – она, между прочим, по-своему счастливая… Живет себе от этого социума в сторонке, читает свои умные книжки, и ничего ей особенного не надо, кроме хорошего текста, музыки ветра да шума листвы… Или чего там еще? Падающего снега? Весенней капели? Розовых облаков, на которых можно посидеть, свесив ножки вниз? Счастливая…

Вспомнилось вдруг ей, как Сонька, начитавшись в пятом еще классе про жизнь английских да французских королей, рассказывала ей всякие истории на ночь. Она всегда ей что-то на ночь рассказывала, как Шехерезада. Сидит, помнится, поет соловьем, пока она не заснет… Так вот, в тот раз она Мориса Дрюона начиталась. Надо же, даже имя того писателя запомнилось! Не зря, наверное. Может, это ей знак какой был? Короли-то эти, Сонька рассказывала, через одного порочные были. Правда, она и сама тогда ничуть не понимала сути этого порока, а только с увлечением текст пересказывала, как всякие там венценосные Луи да Филиппы, чтоб обязательных наследников себе произвести, брали с собой к женам в постель красивых юношей-фаворитов. Она тогда Соньку еще спросила – зачем? А Сонька только плечами пожала – сама, мол, не знаю… Сейчас бы она ей порассказала – зачем! Ой как порассказала бы, каково это – наследника мужу зачинать, когда в соседней комнате, за стеной, мерзкий Артур сидит и явно прислушивается к тому, что в их спальне происходит! Дверь-то нараспашку открыта! Хорошо хоть, что в постель его с собой Вадим не тащил, как английский какой Луи или Филипп…

О, вот и сыночек проснулся! Солнышко, лапочка Сашенька, золотая рыбочка! Ее сыночек… Маленький, теплый, глаза таращит, от волос молоком пахнет, счастьем, еще бог знает чем, от чего сердце заходится и так сладко щемит… Сейчас они вдвоем каши наедятся да гулять пойдут. Надо выйти отсюда, свежим воздухом подышать, обдумать все еще раз. Хотя чего тут думать-то? Теперь лишь бы Сонька не подвела…

Вадим явился, как и обещал, к вечеру. Свалил в прихожей кучу хрустящих пакетов, махнул в их сторону небрежно – разбери, мол. Она повиновалась молча, отдала ему в руки Сашеньку. Из кухни ей слышно было, как он возился с ребенком в комнате – гукал, смешно вскрикивал, и вообще производил голосом что-то очень уж сентиментально-сюсюкающее. То ли блеял, то ли мычал, то ли мяукал… Сашенька взвизгивал радостно, хохотал до икоты, и она ревниво прислушивалась к этой его младенческой радости, сжав зубы до боли. Потом они оба появились в дверях кухни – красные, распаренные от возни. Сашенька восседал на отцовских плечах, и Вадим бережно придерживал его за спинку. Увидев мать, малыш дернулся, и она кинулась к нему с протянутыми руками: