Призрак музыканта - Сабахатдин-Бора Этергюн Страница 2

По этой комнате, наискосок, из угла в угол движется немолодая уже женщина. Она ходит как-то странно, шаркает босыми ногами, не отрывает ступни от пола; руки, согнутые в локтях, она держит как-то скованно перед грудью, выставив вперед сжатые кулаки. Во рту у нее видно, что не хватает нескольких зубов, от этого губы западают. Женщина худа, но кожа лица еще гладкая, а волосы, выбившиеся из-под косынки, хотя и посекшиеся, посеребреные, но хранят остатки некие былой пышности. Косынка связана удлиненными кончиками на затылке, и свободное — до щиколоток — платье и косынка — из одной и той же материи — пестрой — в цветочек, истончившейся после многократной стирки, но это дорогая ткань, называется она — «басма» и тотчас после выделки бывает плотной, даже немного жесткой. Из этой же ткани сшиты и шальвары женщины, окаймленные у щиколоток тонкими тесемчатыми полосками.

Женщина смотрит прямо перед собой, лицо у нее сальное, ногти на руках и ногах длинные и нечистые.

Внезапно женщина останавливается, неловко, словно механическая игрушка из тех, что изготовляют в немецком городе Нюренберге — кукла-автомат. Немного постояла. Затем той же походкой двинулась к тюфяку, села, вытянув ноги. Из-под подушки женщина вынимает обрывок тонкой бечевки, накручивает на пальцы и принимается медленно двигать пальцами, сплетая разные сочетания. Это древняя игра девочек, особенно приятная в пути, когда катится через степь крытая повозка и словно бы в такт ее движению мерно сплетаются веревочные узоры, ловко движутся детские пальцы… Но теперь у женщины это плохо получается.

Женщина снова прячет бечевку под подушку. Она сидит на тюфяке, покачиваясь взад и вперед, глядя прямо перед собой, не издавая ни звука. Тишина. Жара. Одиночество.

Человек подошел к запертой двери. Ему еще кажется, что он сможет повернуться и уйти, если захочет, пожелает. Но вместе с тем он твердо знает, что сейчас вынет ключ из-за пояса и отопрет дверь. Он видит себя отпирающим эту дверь, но в то же время еще сознает, что пока у него есть возможность выбора. Он еще может уйти! Если захочет, если захочет!.. Он вынул ключ. Ключ небольшой, немного заржавленный. Возможность выбора все еще остается. Он медлит, время замирает. Он пристально рассматривает ключ. Грубоватые изгибы и закругления металлической вещицы. Затем сознание словно бы отключается. Блудливо зажав рот его способности мыслить, его пальцы уже поворачивают ключ в замочной скважине.

Женщина слышит, как поворачивается ключ. Скрип. Но она не обращает внимания.

Он уже знает, что дверь открыта, он ее открыл. Можно войти. Но очнувшееся сознание вцепляется в его руку из последних сил. Он стоит перед дверью, осталось лишь слегка толкнуть ее. Последнее движение он ощущает, как некий решительный свой поступок. Он распахивает дверь. Ну вот, все совсем не так уж страшно, даже обыденно, ведь не в первый раз!

Она сидит на тюфяке, вытянув ноги, и смотрит на него равнодушно. В сознании его мелькает оправдательная мысль — а, может быть, и она привыкла, да, конечно, привыкла, и все это стало обыденным, обычным, только вот надо таиться от слуг, потому что все они сплетники, да!..

Но тут что-то восстает из самой глуби его души. Нет, нет, нет! Все это скверно, дурно! Все это делает его безумцем, и безумие его неблагородное, грязное. Все это грозит подмять под себя его живой рассудок, сделать его таким же, как она!

В это время он четко ощущает, что возможность выбора исчезла. Шаг за шагом он приближается к тюфяку. И вдруг, он сам не может понять, почему это произошло, но он возвращается к двери и останавливается, прислонившись к притолоке.

Женщина по-прежнему равнодушна. Но разве она бывает иной?

Он стоит, скрестив руки на груди. Затем, помолчав напряженно, начинает говорить.

Он называет ее по имени. Некоторое время выжидает. Она смотрит равнодушно, словно не может узнать его.

Он снова произносит ее имя, обращается к ней. Он говорит, что все произошло не по его вине. И в конце концов, он тоже имеет право на ошибки, на душевные терзания и метания! Разве нет?

Она молчит.

Он продолжает говорить. Разве с ней дурно обращались? Разве она сама не…

Молчание.

Разве она сама не виновата? Чья вина больше? А может быть, и ее? Разве он не окружил ее богатством и почетом? Ведь он требовал не так уж много взамен! Другой бы…

Он всем своим существом ощущает это пустое молчание, ее молчание, ничем не заполненное, ни мыслями, ни чувствами; безмолвие одичалого безумия.

Это безумие заразительно, оно захватывает. Пыльный вихрь этого безумия сминает его сознание. Вот уже исчезла потребность оправдывать, обосновывать свои действия, осталось лишь одно желание действовать.

Его странным образом возбуждают этот запах стоялой мочи, это странное женское лицо — явные следы былой красоты в сочетании с этим щербатым запавшим ртом. Ее бессмысленные глаза животного. Эти нечистые ногти, уже начавшие напоминать когти; его тело, его плечи словно бы вспоминают, с какой неосознанной силой вцепляются эти когти, оставляя грязные следы… О-о-о!..

Теперь вся суть его существа направлена лишь на одно: исполнить свое желание. Пальцы нетерпеливо, поспешно развязывают пояс.

Так бывало и прежде, так будет и теперь. Все колебания, мучения, сомнения — вероятно, все это всего лишь необходимая частица того наслаждения, которое он испытывает. Да, это странное наслаждение, он сам стыдится… Но когда-то давно, когда он наслаждался, как все, без этой тайны, без этого стыда, ведь тогда наслаждение не было таким острым, не было!

Наконец-то он достигает последней стадии, последней фазы — это последнее — свобода! Угрызения, сомнения, колебания, мучения — все позади. Теперь он отлично понимает, что ему вовсе не нужно, чтобы она отвечала ему — словами или ласками. Нет! Ему нужно именно это странное тело безумного существа. Ему всегда нужно все это — тягостное борение с самим собой в комнате, проход по двору, после мучительных колебаний — поворот ключа в замочной скважине, попытка говорить с ней, ее молчание, подобное непонимающему тебя молчанию пустыни. И наконец — свобода и обладание. И все это обязательно должно повторяться, повторяться, повторяться — из раза в раз повторяться.

Он знает, что в телесной любви он силен, но есть и поискуснее. Он сам встречал изощренных умельцев, слышал их рассказы, эти люди умеют обладать каждой частицей женского существа, извлекать наслаждение из каждой клеточки женского тела. Он в любви прост и ясен — объятия, поцелуи в губы с гибким языком, скользящим в приоткрытый женский рот; он любит ощущать себя победителем — любит чувствовать под собой содрогания женской плоти.

И теперь он берет ее так, как ему привычно. Навязчивая мысль о том, что все это — совсем не то, чего хотелось бы ей, совсем не то; эта навязчивая мысль делает его еще более напористым и сильным.

Она не противится. Не отвечает ему даже учащением дыхания; она словно исполняет обыденную повинность, не затрагивающую ее сознания.