Звезда эстрады - Ирина Лобановская Страница 2

Мать, присев на корточки, вела большую круглоглазую красотку по полу навстречу Лёке. И Лёка обомлела, растерялась, застыла в смятении… Эта кукла для нее?! Она оказалась размером почти с саму Лёку, тогда очень маленькую и щупленькую.

— Ну, что же ты? — улыбалась довольная мать. — Это тебе! Бери ее за руку!

Лёка неуверенно приблизилась и взяла куклу за другую ладошку. И дальше они повели с матерью куклу вместе…

Куда потом деваются детские игрушки? Родные и близкие сердцу мишки, зайцы, собачки? Кому они достаются? Помойке или чьим-то другим детским сердцам, уже как секонд-хенд? Где теперь Лёкина любимая круглоглазая кукла Танечка и все другие, любимые не меньше, но просто несравнимые с Танечкой по красоте? Где милый добрый клоун с заплатками на разноцветном комбинезончике? И пластмассовый крокодил, которого Лёка усердно мазала зеленкой за компанию с собой, когда болела ветрянкой? Где они все, драгоценные и ненаглядные?..

Лёка росла и оставляла в прошлом за собой ненужные, как ей казалось, вещи и понятия. Позже выяснилось, что в жизни ничего ненужного просто не бывает.

Вот фургон бродячего цирка с надписью: «Медвежье ревю».

— А что это значит? — спрашивает Лёка мать.

— Представление, где выступают медведи.

— А бывает люжье ревю? — интересуется Лёка.

— Какое? — сначала не понимает мать, а потом догадывается: — Ты хочешь сказать, человеческое? Да, конечно! Только тогда это называется просто «ревю».

А вот они с матерью едут, уже на следующее лето, в Таллин, и Лёка всю дорогу в поезде поет:

— Мустамяу, Кингисеппа!.. Мустамяу, Кингисеппа!..

Имея в виду Мустамяэ и Кингисепп.

— Леокадия, ты надоела! — строго говорит мать.

Лёка притихает на время, но через полчаса принимается за свое. Поскольку мать увлеклась разговором с каким-то высоким дядей, и теперь — это Лёка хорошо знает по собственному опыту — не станет отрываться на всякие пустяки. Хотя многочисленные мамины дяди ей давно надоели, стали раздражать и казались очень подозрительными. С возрастом она старалась о них не думать и не вспоминать…

Она подхватывала и повторяла почти каждое необычное интересное слово, правда совершенно не понимая для чего, но пыталась запомнить, чтобы понять потом. И привязывалась не к самим людям, а к их рукам, ласкавшим ее, и к их добрым словам. Старалась, тоже неизвестно зачем, сберечь в памяти яркие картинки детства. Вдруг пригодятся…

— Дети — народ неблагодарный! — говорит мама незнакомому дяде в поезде и смотрит на Лёку. — У них словно нет времени и желания вспомнить все радости вчерашнего дня. Им дорого лишь то, что нравится сегодня.

— Ну, правильно, — улыбается дядя. — Мы все живем сегодняшним днем.

И Лёка задумывается, почему мама так сказала, почему так посмотрела на нее и что вообще все это значит… Но придумать ничего не может.

Она родилась светловолосой, потом порыжела, а родители — жгучие брюнеты. И на улицах маленького родного городка любопытные женщины нередко спрашивали:

— А вы, поди, девочку-то удочерили? Ишь, как не похожа…

Мать злилась, выходила из себя и, наконец, бросила объяснять генетически необразованным горожанам, что Лёка — вылитая тетка, то бишь копия родной сестры матери.

Но Лёке всегда хотелось быть похожей именно на мать. Почему судьба обошлась с ней так жестоко? Тетка была худой, рыжей, а по весне разрисовывалась пятнышками разновеликих веснушек, которые к зиме исчезали. Но ее не угнетали ни веснушки, ни худоба, ни бросающийся в глаза цвет волос. Тетка была веселая и живая. Но эти качества Лёка не замечала долго и печалилась, что ее угораздило уродиться такой, как тетя Соня.

Очевидно, именно из-за своей страхолюдности Лёка чересчур часто раздражала мать и все делала невпопад.

Вот, например, мать с выражением и удовольствием читает Лёке сказку про Белоснежку и семь гномов. Мать в молодости мечтала стать актрисой, хорошо читала стихи и гордилась своей артистической склонностью, хотя часто вслух скорбела о том, что артисткой так и не стала.

— Я слишком рано вышла замуж и родила, — печально объясняла свою несостоявшуюся артистическую карьеру мать и выразительно посматривала на Лёку.

И та вновь чувствовала себя виноватой. В чем?..

Услышав, что один из гномиков в сказке про Белоснежку чихал, когда нюхал цветы, Лёка тотчас поинтересовалась:

— У него была аллергия? А супрастин не помогал?

Мать почему-то окрысилась и заявила, что ничего больше читать не будет. Лёка расстроилась.

И читать мать ей действительно перестала, но уже после двух других случаев.

Сначала Лёка заявила, что Илья Муромец — это Дикуль того времени. Тридцать три года лежал, прикованный к постели. И сам встал. Пусть даже по легенде пришли старцы и дали ему питье. Все равно встал-то он сам! Так что, вероятно, нашел способ (или те же старцы подсказали), как себя разработать и поднять. И тоже стал силачом из силачей! Так что Илья Муромец — это предшественник Дикуля по всей судьбе.

Мать снова вышла из себя.

А потом предложила почитать Лёке вслух сказки Андерсена — «Оловянный солдатик», «Бронзовый кабан» или другие. Спросила:

— Ну, какую прочтем — про оловянного солдатика или про бронзового кабана?

И Лёка ответила:

— А я хочу — про бронзового слона!

— Опять?! — грозно нахмурилась мать.

Слон был любимым Лёкиным животным. Попав однажды в Москву и в столичный зоопарк, она там каждый день канючила:

— Пойдем в гости к слону!

В смысле в зоопарк.

В Юрмале однажды мать привела Лёку в парк. И развеселый массовик-затейник закричал в микрофон курортной публике:

— Граждане! Кто не стесняется, скажите сюда ваше слово!

Лёка внезапно чуть ли не вырвала свою ладошку из руки ошеломленной матери и смело направилась к эстраде. Глянув сверху на толпу народа, она испугалась, но… сдаваться не в ее характере. И, встав на цыпочки, сказала в микрофон завороженно и с интересом:

— Слон!

Люди хохотали.

— А почему именно слон? — залюбопытничал массовик.

— Потому что слон! — упрямо повторила Лёка. — Слон — и все тут!

А через несколько дней там ожидался концерт. Мать уселась с Лёкой в первом ряду. Ударник поддерживал легкий фон. Толстый такой, бородатый музыкант сидел за барабанами, ритмично постукивал в них колотушкой и одновременно ножной педалькой позванивал в тарелки.

Лёку это заворожило. Она смотрела на него и не могла оторваться. И думала, вот бы ей так! Сидеть за барабанами, делать легкую музыку, на сцене, над залом, где гомонит публика…

И когда ударник встал, чтобы куда-то отойти, и Лёка догадалась, что тот подустал, она рванула к сцене, не обращая внимания на грозные окрики матери. Лёка торопливо вскарабкалась по ступенькам и смело подошла к ударнику.