От любви до ненависти - Елена Белкина Страница 2

— Петр Павлович! — тихо сказала я. — Мне плохо! Петр Павлович! Может, «скорую» вызвать? А где ее тут вызывать, не знаете?

Он перепугался. Открыл, позевывая, делая вид, что я его разбудила.

— В чем дело?

— Плохо мне, Петр Павлович. Не знаю, в чем дело…

— У вас же аптечка есть!

— Девчонки куда-то задевали.

— А что? Сердце? У тебя вообще сердце здоровое?

— У меня все здоровое. Но нехорошо как-то. Голова кружится.

— На солнце перегрелась.

— Может быть. Я в отца, наверно. У него всю жизнь такие вещи. Дистония называется. Ну, то есть сосуды вдруг начинают себя плохо вести. Но он без лекарств обходится. Рюмочку водки выпьет, и все проходит.

— Серьезно?

Он купился! Я видела, что он купился!

И болезненно прислонилась к столбу, подпирающему навес над крыльцом.

— Самое смешное, — сказал Петр Павлович, — что у меня есть водка. Я тоже по рюмочке иногда на ночь. Бессонница. С вами нанервничаешься, а потом… Так что проходи, проходи, полечимся.

Бутылка была едва начата, наливал он мне без жадности, значит, не пьяница, уже хорошо! Налил и себе.

Мы выпили.

Помолчали. Ему явно хотелось еще. Он тяготился моим присутствием. То есть если бы в другой обстановке и если б я не была его студенткой! (Вы вспомните, вспомните, какие были времена, какое отношение к подобным фактам! Это теперь кобели преподаватели за экзамен в открытую предлагают натурой заплатить, а студентки без больших колебаний соглашаются.)

— Вы пейте, не стесняйтесь, — сказала я. — Мне кажется, у вас сегодня какой-то особенный день.

Это была подсказка, и он, умный человек, не понял этого! (Вернее, как это часто у мужчин бывает, не дал себе труда понять!) Он опять купился!

— Да, — сказал он печально и выпил. — У меня юбилей.

— День рождения?

— Нет. Грустный юбилей. Год назад… В общем, была история. И она ровно год назад закончилась.

— Не хотите рассказать? — спросила я.

— Людочка, это неэтично! — шутливо погрозил он пальцем. — Вы нахально влезаете в личную жизнь преподавателя!

— Да нет, я просто…

— Хорошо, — сказал Петр Павлович. И рассказал историю красивой несчастной любви. Мне показалось, что история неправдоподобная, мужчины под хмелем любят такие вещи выдумывать, и у них это легко получается. На середине сюжета он вдруг вспомнил: — А как вы себя чувствуете?

— Хорошо, спасибо. Вы продолжайте, страшно интересно!

Он продолжил.

Выпивая.

Меня это тревожило, но вскоре я увидела, что Петр Павлович не пьянеет.

Закончив историю, он со вздохом сказал:

— Знаете, она, между прочим, была похожа на вас. То есть вы похожи на нее.

Все во мне закричало от восторга. И от страха, потому что я предвидела, что сейчас будет.

— Руки такие же хрупкие, — сказал он и взял мои руки. — Овал лица… — И провел ладонью по моей щеке.

Ах, мужики, боже ты мой, учить вас не переучить! Сколько вас в такие моменты гибнет безвозвратно! А ведь ситуация, как в шахматах, «детского» мата! (Я в шахматы немного играю.) Эта ситуация называется: мужчина начинает и тут же проигрывает!

Да, его Первое слово, его первый жест. Но дальше все зависит от женщины.

Итак, Петр Павлович провел ладонью по щеке и хотел руку убрать, и все бы кончилось, но не тут-то было! Я прижала щекой его руку к своему плечу и потерлась, как девочка, соскучившаяся по папе. И он умилился. И другой рукой невольно погладил меня по голове. А я невольно подалась вперед, и уж тут он был просто обязан, видя такую доверчивость, отечески поцеловать меня. Но отеческий поцелуй сразу же перешел в жаркий, пламенный, бедная охмуренная девочка, моментально попавшая под его власть (сам виноват!), прильнула к нему всем телом (природный темперамент, что поделаешь!). Вы можете представить себе мужчину, пусть даже и в советские времена, который в такой ситуации оттолкнет девушку?

Та кровать с панцирной сеткой была ужасна.

Все было ужасно.

Почти омерзительным показалась его растерянность, когда он, наглухо закрыв окно непроницаемым толстым одеялом, включил свет и осмотрел место происшествия.

— Так ты, значит…

— Да, — сказала я. — Вы первый. Я вас люблю.

Хотя в этот момент, пожалуй, ненавидела его.

— Спасибо, конечно… — сказал он.

И тут я изо всей силы ударила его по щеке.

До сих пор не понимаю за что.

Но знаю точно: самые сильные женские ходы те, которые делаются без рассуждений, по первому порыву, они озадачивают мужчин. Еще б не озадачить, если женщина сама не знает, зачем она это сделала!

Быстро одевшись, я убежала.

…Несколько следующих дней он кружил вокруг меня — издали, не давая никому понять, что кружит. Только я знала, на кого он смотрит, сидя на пригорке на другом конце поля. Смотрит и мучается и хочет спросить: за что?

Но я сумела сделать так, что он ни разу не оказался со мной наедине. Я пришла к нему лишь на четвертую ночь.

И он сказал мне, что я ему очень нравлюсь. Но…

— Не беспокойтесь, — сказала я. — Никаких «но». Вы преподаватель, я студентка. О чем разговор!

Я была хороша в тот вечер! Я чувствовала, что хороша, по его взгляду чувствовала. Я была хороша и горда, а он мямлил, думая, что у него достаточно времени, чтобы вот сейчас выкрутиться, что-нибудь придумать о какой-нибудь невесте или о том, что не собирается жениться и вообще не хочет ни с кем углубляться в серьезные отношения: слишком, мол, болит рана, нанесенная несчастной любовью…

Он не успел. Я уловила момент, когда мямленье его было особенно беспомощным, и, ни слова не говоря, быстро поднялась и вышла, хлопнув дверью.

И опять он кружил, опять глядел издали. Наверное, злился: вот чертова девчонка, не дает элементарной возможности послать себя куда подальше! То есть он пошлет по-человечески, конечно, с соблюдением собственного достоинства!

И так было до конца сельхозработ. После этого мне надо было ехать домой к родителям: всех отпускали на две недели, но я осталась в общежитии — я знала, что он — будет меня искать. И он нашел. Он нашел меня бодрой, веселой, очаровательной, но с тайной грустью в глазах.

И пригласил меня на ужин к себе домой.

Утром следующего дня я готовила ему завтрак.

Через полгода мы поженились.

Через три с небольшим месяца после свадьбы у меня родился сын.

Мы прожили со Спицыным вместе пять лет, и каждый год был хуже предыдущего.