Прекрасная Дамаянти - Грегор Самаров Страница 2

— Нет-нет, дедушка, — сказал молодой человек, — этого я не сделаю, успокойся. Гастингс из Дайльсфорда, будь он даже в лохмотьях, служит только своему отечеству, а не чужестранцам. Но если меч в наше время бессилен, то все же существует еще нечто, высшее, нежели всесильное золото, и это высшее, дедушка, — знание. Знание — это сила, сила великая, и знание поможет мне подчинить себе и золото, и весь мир…

— Бедный мой Уоррен, — сказал старец с состраданием. — Какими же судьбами ты думаешь приобрести эту силу знания? Ведь опять одно только золото открывает врата в храм знания. То, чему ты можешь научиться здесь, в маленькой школе, не в силах вознести тебя на высоту, о которой ты мечтаешь. Поэтому лучше покориться неизбежному решению судьбы и предоставить Господу избавлять тебя от ниспосланного испытания. Учись тому, чему можно здесь научиться, возьмись за жизнь твердой рукой. Труд делает человека свободным, отважным и богатым.

— Труд! — воскликнул Уоррен горячо. — Какой труд может ожидать меня здесь? Не отправиться ли мне туда, наверх, к владельцу замка и предложить себя в слуги тому, кого мои предки едва ли приняли в арендаторы? Нет, никогда. Никогда этого не будет! Разве вы не рассказывали мне, что существует еще один Гастингс, спасший хоть что-то после крушения нашего дома и нашедший себе занятие в Лондоне?

— Совершенно верно. Твой дядя Говард живет в Лондоне и состоит на государственной службе. Он не считается богатым, но ему живется много лучше нашего.

— В таком случае я обращусь к нему, — сказал Уоррен. — Если он носит имя Гастингс, то в его жилах должна течь кровь Гастингсов, и он протянет мне руку, чтобы помочь выбраться из недостойного ничтожества к высотам знания. Мне много не надо. Я готов терпеть нужду, готов голодать, если нужно, но я хочу учиться, учиться и учиться… Я сегодня же напишу дяде, надеюсь, он не откажет мне в крове и куске хлеба.

— Этим дело не ограничится, бедное дитя мое, — заметил старик. — И приобретение знаний, и посещение высших училищ стоит денег, да еще каких денег!

— От Гастингса я могу даже решиться принять милостыню, — возразил Уоррен мрачно. — Если только он даст мне возможность питать мой ум знанием.

С этими словами юноша вышел из дома и направился к ручью, протекавшему через луга Дайльсфорда, откуда тропинка вела к большому кусту на пригорке.

В то время как Уоррен беседовал с дедом о планах на будущее, под этим кустом, на опрокинутом древесном пне, сидела молодая девушка и плела венок из полевых цветов. По виду совсем еще ребенок, но на ее нежном, обрамленном золотистыми локонами личике и в больших, ясных голубых глазах уже светился огонек зарождающейся женственности. Опытной рукой она связывала цветок к цветку и то и дело смотрела на деревню и ведущую к ней со стороны ручья тропинку. Но вдруг с противоположной стороны, за кустами, раздались шаги, и когда девушка подняла голову, то увидела приближавшегося молодого человека почти одних лет с Уорреном, но внешностью далеко не похожего на последнего.

Одет он был не так бедно, как Уоррен, в костюм из очень тонкой и дорогой ткани и ослепительно белое белье. По всему видно было, что он уделял много внимания своей внешности, может быть, потому, что природа не наделила его такой красотой, как внука бедного деревенского священника. Фигура приземиста и неуклюжа, движения неловки, осанка лишена изящества. Лицо не отличалось правильностью черт, маленькие глазки смотрели неприятным пронизывающим взглядом. Весь облик его выражал смущение и неловкость, свойственные людям, которые чувствуют, что они далеко не те, за кого себя выдают.

Он приветливо снял шляпу и несколько принужденно сказал:

— Очень рад встретить тебя здесь, Эллен Линтон. Давно мы с тобой не виделись. Ты избегаешь меня, а ведь я ничего тебе не сделал и всегда относился так хорошо, как дай Бог всякому.

Молодая девушка покраснела и опустила глаза на цветы.

— Я никого не избегаю, Элия Импей, никого, и вас в том числе, но у меня много дел в доме и саду, а время детских игр миновало… Мы выросли, и поэтому считаю неприличным, чтобы мы говорили друг другу «ты», как в былое время. Прошу вас, Элия, более не делать этого… мы выросли, и наши дороги расходятся.

В глазах Элии сверкнул злой, враждебный огонек. Он подошел ближе и сказал:

— Да, Эллен, мы перестали быть детьми, мы выросли, но это еще не причина, чтобы наши дороги расходились. Напротив, они должны теперь соединиться еще теснее, должны слиться в один общий счастливый путь. Ты, конечно, знаешь, Эллен, как страстно я этого желаю, и поэтому мне очень обидно и больно, что ты умышленно избегаешь меня.

— Не причина, чтобы наши дороги расходились? — повторила девушка, будто не поняла значения этих слов. — Но каким бы образом это было возможно? Я дочь бедного школьного учителя, а ваш отец богатый землевладелец, покупающий одну пашню за другой. Вам скоро придется поступить в университет, ведь вы хотите сделаться юристом и уехать отсюда, и вам не будет никакого дела до бедной Эллен Линтон.

— Ты отлично знаешь, что это неправда, Эллен, ты знаешь, что я хочу уехать, с тем чтобы возвратиться. Деньги отца помогут мне пробить дорогу, а когда я возвращусь, Эллен, возвращусь ради тебя, чтобы взять тебя с собой. Тогда ты сделаешься важной дамой, если захочешь… но ты не хочешь этого, Эллен, я вижу…

А если бы и хотела, — возразила она, — разве вы можете, разве я сама могу заставить себя хотеть этого? Если я говорю вам, что мне решительно не улыбается перспектива сделаться вашей женой, если я говорю вам, что люблю свою родину, что хочу остаться здесь и жить в бедности, окружавшей меня с детства, то почему же вы не оставите меня в покое? Зачем мучаете меня, зачем заставляете говорить вам то, что вам неприятно слушать, а мне больно высказывать?

— Вы любите вашу родину, говорите вы, Эллен! — воскликнул Элия. — Нет, это неправда. Вы любите, но любите не этот ручей, не поля, не этот пригорок, нет, вы любите того, кого я ненавижу всей душой, любите высокомерного Уоррена, выступающего в лохмотьях и деревянных башмаках с такой важностью, будто он рожден властвовать над замком Дайльсфорд, из которого тем не менее изгнали его предков. Вы любите Уоррена, я отлично знаю это, и с ним вы не отказались бы уехать хоть на край света!

Эллен широко открыла глаза и гордо посмотрела на обезображенное ненавистью и злобой лицо Элии.

— Не следует вам, — сказала она, — бранить бедного Уоррена, никогда не делавшего вам никакого зла, а относившегося к вам ласково с самого детства, и, несмотря на его лохмотья и деревянные башмаки, над которыми вы так издеваетесь, стоящего гораздо больше многих, умеющих лишь бренчать золотом, наполняющим их карманы…

— Да как же мне не ненавидеть его, раз ты его любишь, Эллен, хотя он не может предложить тебе ничего, кроме нужды и бедности, даже большей нужды и большей бедности. С ним тебя ожидают горькая нужда и лишения… Я же могу предложить тебе блеск и почет и, ей-богу, самую искреннюю, самую преданную любовь.

Эллен вспыхнула было, но лицо ее тотчас же стало кротким и приветливым, а в глазах засветилось искреннее сострадание. Она протянула юноше руку и ласково сказала: