Ее первая любовь - Дженнифер Эшли Страница 2

Внезапно замерзнув, Джулиана потерла руки.

– Не сейчас. Пожалуйста, дайте мне минутку. Мне надо немного побыть одной.

Эйнсли обернулась и окинула взглядом двор, куда из церкви уже стали выходить приглашенные на свадьбу.

– Только не туда. Отправляйся в часовню. А этих мы удержим.

– Благослови тебя Господь, Эйнсли. – Но пересилить себя и обнять подругу Джулиана не смогла.

Она позволила довести себя до дверей часовни, которую перед ней распахнул Камерон. Провожатые отступили в сторону, и Джулиана вошла внутрь. Дверь захлопнулась.

В часовне было холодно, сумрачно, но тихо и спокойно. На мгновение Джулиана задержалась перед голым алтарем, подняв глаза к висевшему над ним скромному распятию, одинокому и ничем не украшенному.

Грант женился! На миссис Макиннон!

Только сейчас до Джулианы дошел смысл того, что проходило перед ее глазами несколько последних месяцев и чему она не придавала значения. Вот Грант с миссис Макиннон сидят бок о бок за пианино его матери, вот обмениваются улыбками, вот обмениваются взглядами. Вот Грант меланхолично смотрит на Джулиану так, словно хочет сказать ей что-то важное, но вместо этого бросает шутку или делает какое-нибудь идиотское замечание.

Теперь-то она поняла, что он собирался сказать: «Мисс Сент-Джон, я влюбился в свою учительницу музыки и хочу жениться на ней, а не на вас».

Какой скандал! Какое унижение!

Джулиана стиснула кулаки. И как только провидение могло оказаться таким слепым! Но даже в таком состоянии ей было понятно, что богохульство в часовне – вещь неприемлемая.

Джулиана резко развернулась и кинулась к скамьям, венчальное платье цвета слоновой кости вздыбилось вокруг нее.

– Чтоб ты провалился! – выпалила Джулиана и рухнула на ближайшую скамью.

И с размаху уселась аккурат на что-то, что вдруг зашевелилось под ней. Это что-то оказалось одетым в килт широкоплечим длинноногим молодым парнем, который приподнялся на локтях. Она разбудила его, бухнувшись ему на бедра всеми ста двадцатью фунтами веса своего женского тела в свадебном облачении.

– Какого черта! – Серые глаза, такого же оттенка, что и у Эйнсли, блеснули на загорелом лице, какого не бывает у тех, кто постоянно живет в Шотландии.

Эллиот Макбрайд явно не мучился угрызениями совести за ругань в храме. Или за то, что улегся здесь спать.

Джулиана слегка покраснела, но не могла шелохнуться. Она смотрела, как Эллиот, привстав, сдвинулся в угол скамьи. Его обутые в сапоги ноги остались лежать на скамье.

– Эллиот? – ахнула Джулиана. – Что ты здесь делаешь?

– Пытаюсь найти тихий уголок, – ответил тот. – Вокруг слишком многолюдно.

– Я имела в виду здесь, в Шотландии. Мне казалось, что ты в Индии. Эйнсли так сказала.

Эллиот Макбрайд был одним из многочисленных братьев Эйнсли, в которого Джулиана еще девочкой – лет эдак сто назад – безумно влюбилась. Потом он исчез, отправился в Индию зарабатывать состояние, и с тех пор она его не видела.

Эллиот погладил заросший подбородок. Однако пахло от него приятно – мылом и свежестью, словно он только что принял ванну.

– Решил вернуться домой.

Немногословность – это слово прекрасно подходило для описания Эллиота Непокорного Макбрайда. Он был большим, сильным, и от его соседства у нее захватывало дух. То же самое состояние Джулиана испытывала, когда была ребенком, а он необузданным братом Эйнсли. А потом еще раз, когда она уже была гордой дебютанткой, а Эллиот прибыл на ее первый бал при всех своих армейских регалиях.

Джулиана пересела на самый край скамьи, возле его ног. На башне церкви зазвонил колокол, отбивая время.

– Вроде бы ты сейчас должна быть там, детка? – спросил Эллиот. Он вытащил из-под сюртука фляжку и отхлебнул из нее, но в отличие от Камерона не предложил Джулиане. – Чтобы выйти за как его там бишь?

– Грант Беркли. Я должна была стать миссис Грант Беркли.

Фляжка зависла на полпути ко рту.

– Должна была стать? Ты бросила этого мерзавца с рыхлой мордой?

– Нет, – покачала головой Джулиана. – Он сам сбежал от меня. И по всей видимости, вчера женился на своей учительнице музыки.

Она почувствовала, что оказалась на грани. Внутри вдруг родился какой-то странный смех и вырвался наружу. Это была совсем не истерика. Но ей не под силу было остановить хохот, идущий из самого нутра.

Эллиот лежал неподвижно, словно животное, которое решало, броситься в атаку или бежать прочь. Бедняжка Эллиот! Как он должен был поступить с леди, которая упала на него спящего, а потом зашлась в неудержимом смехе, оттого что ее бросил жених?

Смех прекратился сам собой. Она вытерла глаза кончиками пальцев. Ее темно-рыжие волосы рассыпались в беспорядке, желтая роза, которую Эйнсли заколола ей в прическу, упала на колени.

– Дурацкие цветы!

Эллиот замер, вцепившись рукой в спинку скамьи с такой силой, что даже странно, что дерево не треснуло. Он смотрел, как смеется Джулиана. Ее роскошные волосы накрыли голые плечи. Она улыбалась, хотя голубые глаза были полны влаги, а длинные пальцы рук, которыми она взяла с колен цветок, дрожали.

Ему хотелось заключить ее в объятия и прижать к себе. «Ну вот, – надо было сказать. – Это даже к лучшему – избавиться от такого идиота». Стойкий инстинкт побуждал его пойти и найти Гранта Беркли, а потом пристрелить его за то, что он сделал ей больно.

Но Эллиот понимал, что, стоит ему коснуться Джулианы, он уже не остановится. Он запрокинет ей голову и поцелует в губы так, как сделал в ночь ее первого бала, когда она позволила ему один поцелуй.

Им обоим было по восемнадцать. Еще до того, как он отправился в ад и вернулся назад, одного поцелуя ему было достаточно. Теперь, после всего, что пришлось пережить, этого будет мало.

Он покроет поцелуями ее шею, спустится к груди, уткнется лицом в кружевной вырез платья, потом станет целовать ей плечи. Потом найдет спелые губы, проведет по ним кончиком языка, чтобы она позволила ему войти в нее.

Он стал бы целовать нежно и не торопясь, пробуя ее на вкус, прижимая к себе, чтобы не позволить уйти.

Эллиоту нужно было получить от нее все, потому что один только Бог знает, когда ему выпадет такой шанс в следующий раз. Человек-развалина научился наслаждаться, когда появится первая возможность.

– Теперь это прилипнет ко мне на всю жизнь, – сказала Джулиана. – «Бедная Джулиана Сент-Джон! Разве ты забыла? Она ведь уже оделась в подвенечное платье и отправилась в церковь, бедняжка».

Что мог мужчина сказать женщине, находившейся в таком состоянии? Ему захотелось стать красноречивым, как его братец-адвокат, который ради хлеба насущного, выступая в Верховном суде, произносил складные речи. Однако Эллиот мог только резать правду-матку.