Мужчина для сезона метелей - Вера Копейко Страница 2

Гутя посмотрела в окно и поморщилась. С тех пор как погиб Сергей, такое беспощадно яркое зимнее солнце ее пугало — катастрофа произошла в похожий день.

Потянувшись к окну, ухватилась за край занавески, дернула, кольца проскрежетали по металлической штанге, потом зацепились друг за друга и замерли. Морщась, подергала плотную ткань — бесполезно. «Уперлась, как ты сама, — упрекнула себя Гутя. — Солнце не виновато, пора кончать с этими глупостями. Какой смысл ненавидеть солнце, если от этого плохо только тебе самой? А солнце плевать хотело».

Гутя ослабила хватку, позволяя занавеске вернуться на прежнее место. В обратный путь металлические кольца отправились охотно — не скрипели, а пели, скользя по штанге.

Гутя поморщилась. Правильно говорят, причины любого недовольства надо искать внутри себя. Разберись с собой, а не с зимним солнцем. Если тебе хочется попасть на покатушки, оденься, сядь в машину и — вперед.

Она быстро подошла к платяному шкафу и открыла. Не слишком долго думая, вынула темно-серые брюки и черный свитер толстой вязки с высоким воротом. Оделась перед зеркалом, встроенным в дверцу шкафа, прошлась щеткой по волосам. Какие они короткие, всякий раз отмечала она, никак не привыкнет. Отрезала длинные волосы сразу после гибели Сергея и удивилась — вся одежда — костюмы, блузки, брюки с новой прической стали казаться чужими вещами, словно принадлежали другой женщине — с волосами ниже плеч. Какой она и была, когда покупала. Она не могла понять, в чем дело, и, возможно, до сих пор осталась бы в неведении, если бы не бабушка.

— Знаешь, — сказала Тамара Игнатьевна, — тебе надо или отрастить волосы, или поменять весь гардероб.

Гутя сначала не поняла, о чем она, потом до нее дошло, она усмехнулась:

— Дешевле, конечно, отрастить волосы. Но я отрезала их не просто так.

Действительно, оставшись без мужа, Гутя вдруг почувствовала, что теперь для сына Петруши она не только мать, но и замена отца. Одна в двух лицах. А такому лицу не пристало прятаться в зарослях девственных волос, насмешливо объяснила она себе.

Гутя решила поменять весь гардероб, но потом. Пока эти брюки и свитер из прошлого оказались подходящими для нынешней жизни. Они не вступали в спор с новым обликом унисекс.

Еще кое-что удивляло ее в себе нынешней — страсть к кольцам. При Сергее она их не носила, только обручальное, хотя в шкатулке из золотисто-коричневого капокорня их накопилось немало. Туда сбросила свои кольца, давно не подходящие по размеру, бабушка. К ним в компанию попали и отвергнутые Полиной, Гутиной матерью, которая слишком трепетно относится ко всему, чем украшает себя. А также Гутины — купленные и подаренные. У всех этих колец было одно общее качество — металл. Женщины Борзовы признавали только серебряные кольца.

Но однажды, сама не зная почему — да мало ли мы делаем того, что кажется случайным, а на самом деле — по необъяснимой внутренней необходимости, — Гутя открыла шкатулку и высыпала на стол кольца. Она нанизала их на все пальцы и — странное дело — почувствовала, как тревога, не покидавшая ее, отступила.

Гутя покрутила перед собой руками, потом принялась медленно снимать, по одному, словно взвешивая собственные ощущения.

Тревога снова вернулась, когда она сняла последнее кольцо. «Однако», — удивилась Гутя. Теперь уже осознанно выбирала кольца, которые не станут спорить друг с другом. Она надела на оба безымянных пальца по крупному, из перевитых между собой гладких толстых серебряных нитей. Эти парные кольца похожи по структуре на парварду — восточную сладость, которую вместе с этими кольцами привез Сергей из Средней Азии, из Бухары.

На указательный палец левой руки она надела бабушкино, которое Тамара Игнатьевна купила на греческом острове Родос. Оно гладкое, с едва заметным рисунком — очертаниями острова. Указательный палец правой руки украсила похожим, тоже бабушкиным.

— Металлистка, — пробормотала она, но не сняла.

С тех пор без колец Гутя не выходила из дома — без них чувствовала себя раздетой. Они словно создавали защитное поле между ней и остальными.

На покатушки Гутя тоже не собиралась ехать без колец. Жаль, что пропал перстень с борзой, фамильный, его носил Сергей. Она бы его тоже надела на большой палец, не важно, что он мужской. Но он исчез после катастрофы.

Еще раз оглядев себя в зеркале, Гутя открыла галошницу. Ей в руки вывалился Петрушин медвежонок в красно-синих клетчатых штанишках. «Ага-а!» — обрадовалась она, все-таки научила сына убирать свои вещи. Правда, возникает вопрос: куда он их убирает? Но это — задача следующего этапа в воспитании, они пройдут его вместе.

Гутя вызволила полосатого заложника порядка из темноты, остро пахнущей кожей ботинок, теплой затхлостью стелек, сладковатой отдушкой турецкого сапожного крема. Усадила на верхнюю полку стеллажа, рядом с телефоном. Когда сын с Тамарой Игнатьевной вернутся из Москвы, мишка первым встретит его.

Петруша вместе с бабушкой — Тамара Игнатьевна вообще-то ее бабушка, а Петруше приходится прабабушкой — уехал в Москву на неделю. Там живет Полина, Гутина мать и, стало быть, Петрушина бабушка. Но в их семье мужчины не держатся, поэтому нарушен, как говорит Тамара Игнатьевна, функциональный расклад. Сама Гутя называет мать Полиной — между ними разница ровно в девятнадцать лет. Полиной называет ее и Петруша, потому что даже ему ясно, что никакая она не бабушка. Гутя редко называет бабушкой Тамару Игнатьевну, а вот так, как Петруша, ее никто не зовет — праба.

На самом деле это правда — мужчины у Борзовых не задерживаются. Никто ни с кем не разводится — они или погибают, или умирают раньше времени, в общем, покидают этот мир, не насладившись им сполна или до конца. У кого как получится.

Гутин дедушка ушел, когда ее еще не было на свете. Говорят, кто-то напал на него поздно вечером, ударил по голове и сорвал бобровую шапку. В те годы в Вятке это был прибыльный промысел.

Муж Полины, а значит, Гутин отец, служил в ракетных войсках, облучился на учениях и умер, она его почти не помнит.

Муж самой Гути разбился на снегоходе, который ему предложили протестировать для рекламы в местной газете. Он не был журналистом, но его знакомые — а их у него полгорода, знали Серегу Михеева как самого настоящего экстремала. Он ничего не боялся — мог оседлать и укротить любую технику. Он знал о машинах все еще до того, как закончил автодорожный институт. По звуку, по стуку или, как он говорил, по жаркому шепоту в ушко определял, чего хочет машина.

Гутя зашнуровала высокие ботинки, застегнула молнию пуховой куртки, посмотрела на себя в зеркало в последний раз, взяла ключи от «шестерки» и вышла.

Машины медленно тащились по обледенелой дороге. В глаза лезли рекламные щиты, растяжки, которые она не читала раньше — на другой скорости они мелькают, сливаясь в неряшливое цветовое пятно. Они зазывали купить, попробовать, поехать. Они забивали цвета светофоров, давно не мытых. Засмотревшись, Гутя едва не тюкнулась бампером в задок грузовика — он резко затормозил на перекрестке, — выругалась и уставилась на рекламу, которую он катал на себе. Внезапно во рту стало так горько, что Гутя поморщилась и торопливо проглотила слюну.