Пани колдунья - Лариса Шкатула Страница 2

Лиза поспешила прийти на помощь гостю:

— Аня, не сиди букой, дай графу руку. Он больше не будет. Осознал, как был не прав. Ведь так, господин Галицкий?

Она незаметно, но чувствительно толкнула Романа локтем.

— Точно так, виноват. От осознания вины весь извелся. Ни сна, ни отдыха. Аппетит потерял. Муки мученические терплю. С лица спал…

Аня, не выдержав, прыснула, но тут же ее лицо приняло прежнее суровое выражение.

— Не казните, ма шер, — взмолился Галицкий. — Разве я посмел бы нарочно не прийти, коли обещал, но тут, как назло, случился в наших палестинах мой полковой товарищ. Год не виделись, посидели, повспоминали…

— В ресторации у мадам Зверевой, — подсказала Аннушка.

— Уже доложили, — с досадой вздохнул Галицкий. — Надо же, Петербург — словно село, в котором все соседи друг за дружкою следят и все все о каждом знают!.. Что же это получается — неужели прощения мне не будет?

— Не будет! — поджав губы, произнесла Аннушка.

— А я хотел вас на санках прокатить, про охоту на волков рассказать.

— Ах, как это славно! — Лиза захлопала в ладоши, но осеклась, взглянув на неприветливое лицо подруги. — Прости, Аннушка, я совсем забыла, что тебе нездоровится!

— Как, Анна Дмитриевна недомогает? — обеспокоился молодой граф.

Аннушка не пожелала принять Лизиной подсказки, которая тотчас привела бы к примирению. Она жаждала аутодафе Галицкого.

— Я прекрасно себя чувствую.

— Говорят, государыня императрица Екатерина Алексеевна прощала даже закоренелых каторжников, кои чистосердечно раскаивались, — вроде ни к кому не обращаясь, заметил Галицкий.

Публичное сожжение осужденных на костре.

От избытка переполнявших его чувств он никак не мог усидеть на месте. Прошелся по комнате, разворошил кочергой уголья в камине и подбросил пару поленьев.

Его будущая невеста — оглашения еще не было, но родственники с обеих сторон чуть ли не с рождения определили их друг другу в супруги — обиделась и никак не хотела графа простить. А он, не привыкший просить прощения у кого бы то ни было, в этой роли чувствовал себя весьма неловко.

Кажется, Аннушка после его слов заколебалась, хотя и постаралась сохранить на лице бесстрастность. Ее губы шевельнулись было в попытке откликнуться, но потом девушка передумала, плотно сжала их и промолчала. Граф тяжело вздохнул:

— Тогда, царица моей души, позвольте удалиться в пустыню, чтобы там до конца моих ничтожных дней искупать вину, предаваясь единственно молитвам, в жалком рубище, в веригах, питаясь одним лишь черствым хлебом и водой…

Он даже стал на одно колено и покаянно склонил голову, увенчанную шапкой густых рыжих волос.

— Ежели упоминать монарших особ, — со вздохом сказала Аннушка, — то прав был государь Петр Алексеевич, когда запрещал рыжим, как пройдохам особенного сорта, свидетельствовать в суде!

— Я сражен вашими познаниями в истории, мой ангел! — удивленно заметил Галицкий, целуя протянутую наконец Анной руку.

— Это вовсе и не мои познания, — призналась она. — У нас, петербургских девиц, есть свой просветитель.

— Не стану и допытываться, кто сия таинственная персона. Лучше скажите, желаете ехать кататься или нет?

— Желаем! — воскликнула Лиза. — Но нам нужно время на сборы.

— Понятное дело, — сразу поскучнел Роман. — Тогда, с вашего позволения, пойду с князем поздороваюсь. Часика через два, как соберетесь, позовите!

— Поздороваться можете, а вот в шахматы с ним садиться не советую, — сказала Лиза. — Все равно сыграть не успеете, потому как соберемся мы быстро, за десять минут. Лучше нас в санках обождите.

— В санках? Ни за что! Я хоть и верю молодым девицам, но чувство времени у них совсем другое, нежели у точных часовых механизмов. Чему равняются их десять минут, никому из мужчин не ведомо… Как говорится, мороз невелик, а стоять не велит. Эдак отморозишь все, что есть… Собирайтесь, а я, пожалуй, на кухню загляну, да у Гектора рюмашку водочки спрошу. Тогда и ждать будет не в пример веселее…

Галицкий ушел, а Аннушка обратила к подруге недовольное лицо:

— Ты что, Лизок, десять минут взяла? Да за это время я и шляпку не завяжу.

— Я тебе помогу, — сказала Лиза. — И соберемся мы не за десять минут, а за пять, чтобы утереть нос этому противнику эмансипации. Или тебе не чудится в его речах некая насмешка над несовершенной женской природой?

— Чудится, как не чудиться! Только маменька говорит, все мужчины в своих оценках одинаковы, так что умные женщины на их измышления внимания не обращают, но не упускают случая поводить за нос всезнаек в брюках и умеют тихой сапой, если надо, настоять на своем…

— Маменька у тебя женщина выдающаяся, — согласилась Лиза.

— Она-то выдающаяся, да я супротив нее… — тяжело вздохнула Аня. — Видела, как я долго в отчуждении продержалась? На своем настоять не могу, отходчива и незатейлива. Такие, наверное, мужчинам быстро наскучивают.

— Ничего, может, сила твоя именно в слабости, — сказала Лиза, но Аннушка ее не очень поняла. Как может быть силен слабый?

Обе подружки были красавицами.

Аннушка — смуглолицая, с большими черными глазами, по-южному горячими, с темно-каштановыми густыми кудрями, которые живописно выбивались из ее прически, несмотря на все усилия горничной.

Волосы Лизы, светло-русые, тоже вились, но укладке не противились, а серо-зеленые глаза, в зависимости от освещения меняющие свой оттенок до чисто-зеленого, глядели подчас излишне серьезно. Или, по утверждению некоторых молодых людей, холодно. Но в целом ее лицо, с бело-розовой кожей, сияющими глазами, прямым точеным носиком и чуть припухлыми алыми губками, точно магнитом притягивало мужские взоры.

Словом, обе подруги, каждая своим обликом оттеняющая красоту другой, радовали глаз стороннего наблюдателя молодостью и свежестью.

Лиза все-таки на своем настояла, и меньше чем через десять минут обе девушки, закутанные в меха, выпорхнули на крыльцо. Граф Галицкий, сидя на облучке санок, лишь развел руками в притворном изумлении. Вороной конь, в санки запряженный, нетерпеливо перебирал стройными ногами.

Граф усадил девушек, обернув их ноги медвежьей полостью, и заливисто свистнул:

— Паш-шел, Блэк!

Имя, выбранное коню самим Галицким, говорило о его некоторой образованности — например, знании английского языка. Или нескольких слов, достаточных для того, чтобы черное назвать черным.

Французский он знал получше, потому что бонны его с детства были француженками.

Вообще же, как говорил Пушкин, мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь. Это относилось к Галицкому в полной мере, но ничуть его не печалило. Он не любил себя обременять. Ни знаниями, ни размышлениями на эту тему.