Ромео и Джульетта. Величайшая история любви - Николай Бахрошин Страница 2

* * *

Для начала расскажу о себе. Я, Умберто Скорцетти, бродяга, солдат, наемник, любовник, поэт, мастер фехтования и интриги, участник стольких сражений, стычек и междоусобиц, сколько не найдется волос на полу цирюльни на бойкой рыночной площади, родился в 1272 году от Рождества Христа Сыне Божьего близ города Палермо, что на Сицилии.

Сразу поясню, наш род берет свое начало в глубокой древности, выводя корни от римского патриция и сенатора Скорциона. Он хоть и был язычником, не верящим в спасение души крестом и распятием, являлся, тем не менее, мужем благородным и знаменитым. Славился высоким умом, государственной мудростью и несметными родовыми богатствами… Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, но мне иногда приходит в голову, что не только истинность веры возвышает нас над другими людьми, сам человек тоже должен приложить к этому кое-какие усилия! Но — умолкаю, умолкаю, конечно же… Не хочу прослыть большим безбожником и вольнодумцем, чем сам Данте Алигьери, расставлявший кардиналов, герцогов и императоров по кругам ада так же бестрепетно, как хороший игрок в шахматы расставляет по деревянной доске резные фигурки. Все мы помним, чем это кончилось для него…

Итак, происходя из древнего и почтенного рода, являясь рыцарем по рождению, я, тем не менее, не занял подобающего мне места при дворе короля Сицилии. Честно сказать, король и королевский двор вообще не подозревали о моем существовании, что, без сомнения, сделало их жизнь куда менее насыщенной и интересной. А все дело в том, что к моменту моего появления на божьем свете, былые богатства семьи Скорцетти растаяли как утренний туман под лучами восходящего солнца. Потомки Скорциона хоть и обрели истинную веру, но богатства сенатора изрядно растратили. Окончательно подкосило наш род завоевание Сицилии норманнами, случившееся за три-четыре десятка лет до моего рождения. Тогда большая часть наследных земель была просто конфискована в пользу надменного норманнского рыцарства.

Так что я родился и рос на небольшой вилле в глухой провинции. Полуразвалившийся дом, несколько рощей олив, пара виноградников на склоне, несколько наделов пахотной земли, где исконно выращивалась пшеница твердых сортов, да четыре десятка семей крепостных крестьян — вот и все, что осталось от былой славы рода… Да, именно крепостных крестьян, не удивляйтесь. Это у нас, в центральных и северных областях Италии крестьяне давно свободны. А там, на моей далекой, солнечной родине даже в нашем просвещенном веке, четырнадцатом по счету от Рождества Христова, крестьяне до сих пор остаются принадлежностью своих господ. Завоеватели норманны принесли на юг свои северные порядки и до сих пор их придерживаются, насколько я знаю…

Но — продолжу. Своего уважаемого отца я почти не помню, он умер, когда мне было чуть больше двух лет от роду. По словам добродушного падре Чезаре из церкви Сорока Мучеников — от ран, вынесенных из былых сражений. По словам матушки — от переизбытка домашнего вина, которое потреблял с такой страстью, что почти не оставлял на продажу. После его смерти моя почтенная матушка сама взялась за хозяйство, и, будучи женщиной практичной и твердой, научилась сводить концы с концами. У нее получалось и семью накормить, и церкви пожертвовать, и даже отложить что-то на черный день. Но не больше, конечно, настоящей роскоши я в детстве не знал, впрочем, и не страдал по ней.

Итак, я рос, мужал под жарким солнцем благодатного юга и ухитрился получить кое-какое образование. Приобщение мое к наукам происходило, скорее, усилиями благочестивых отцов из монастыря святого Бенедикта, чем моими собственными стараниями. Добрые отцы не жалели рук, направляя меня на путь познания розгами, палками, пинками и зуботычинами. Честно сказать, иногда мне приходит в голову, что наука воспитания юношества заключается не только в битье воспитуемого по всем выступающим местам и по всякому поводу. Но это, разумеется, слишком смелое и далеко уводящее рассуждение…

Надо сказать, под солнцем юга юноши взрослеют раньше, чем здесь на севере Италии. Пусть почтенная матушка, упокой Господь ее душу, не пыталась привить мне воинственный дух, а, наоборот, всячески старалась держать в узде, но кровь римских патрициев — древних героев и покорителей мира — дала себя знать. Меня, подростка, очень скоро начали интересовать не жития святых и тайны арифметики, а терпкий сок женской любви и холодный огонь вина.

Не сочтите за хвастовство, но я самого с детства выделялся среди ровесников силой, гибкостью и выносливостью. Бег, гимнастика, плаванье — во всем был первым. Кроме того, живой ум и общительность помогли мне свести знакомство с неким Альбано Торелли, пожилым ветераном, поселившимся неподалеку от нас. Он, скуки ради, взялся учить меня фехтования на мечах и тоже отметил мою способность ко всяким мужественным упражнениям. Это качество, впоследствии, сослужило мне как хорошую, так и дурную службу…

Как? Очень просто. Хорошее здесь в том, что я жив, здоров и сижу перед вами, рассказываю старые байки, оставив за плечами многие трудности и испытания. А плохое… Рассудить — именно уверенность в собственных силах и любовь к приключениям толкнули меня на путь скитальца и воина. Который, как вы можете догадаться, приносит больше грехов на душу, чем золотых флоринов в кошель.

Кроме того, сыграла роль и моя чрезмерная пылкость. К высокому росту и крепости членов природа наделила меня еще немалой степенью миловидности. Что зря хвастаться, вы видите все собственными глазами, хотя годы и забрали с меня свою дань. А тогда, в молодости, я вообще вспыхивал во всех случаях, где сейчас лишь тлею. Поэтому очень скоро мои плотские утехи перестали ограничиваться простоватыми крестьянскими девушками, и перешли на продукт более пикантный — дочерей и жен окрестных землевладельцев.

О, достигнув неполных шестнадцати лет, я уже стал изрядным повесой! С удовольствием размахивал как мечом, так и тем клинком, что обнажают только перед прекрасным полом.

А какой я был при этом хитрец и проказник! До сих пор вспоминаю не без приятности… Как сейчас помню, однажды, словно в сочинениях улыбчивого Бокаччо, я овладел некоей особой прямо в исповедальне во время исповеди, пробравшись туда заранее. Да простит мне Господь тот грех легкомыслия, но я до сих пор улыбаюсь, когда вижу перед собой выпученные глаза старого падре Чезаре. Только представьте — церковь, исповедь, добрый падре, и вдруг сеньора начинает с безумной страстью выкрикивать ему через исповедальную решетку: «Грешна! Грешна! Падре, грешна-а! О Господи Боже, Отец мой Небесный, как же я грешна-а-а..! О падрэ-э-э..!»

А в чем грешна — так и не смогла выговорить. Лишь вскрикивала и стонала, вгоняя падре Чезаре в краску. Святой отец никогда еще не встречал подобный религиозный экстаз и, по-моему, слегка растерялся.

К слову сказать, за душу этой сеньоры я не слишком-то беспокоюсь. Добрый падре, не зная того, отпустил ей тот грех прямо на месте его совершения. Сам же я поскромничал обратиться к священнику с этим вопросом, а, наверное, стоило бы…