Царица без трона - Елена Арсеньева Страница 2

«Есть у вашей царской милости неприятели, –писал Мнишек после витиеватых и приличных приветствий, – которыераспространяют о поведении вашем молву. Хотя у более рассудительных людей этислухи не имеют места, но я, отдавши вашему величеству сердце и любя вас, каксына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всякихповодов, а так как девица Ксения, дочь Бориса, живет вблизи вас, то, по моему иблагоразумных людей совету, постарайтесь ее устранить от себя и отослатьподалее…»

Димитрий отшвырнул письмо. Мельком подумал,что мог бы и не стараться скрывать послание от Бучинского: очень может статься,что именно от царева секретаря пан Юрий получил «о поведении вашем молву».Хотя… присутствие Ксении во дворце ни для кого не тайна. И любой-каждый измножества поляков, которые шатаются по Кремлю и по Москве, могли настрочитьсендомирскому воеводе упреждающее послание: так, мол, и так, в то время какнаияснейшая панна Марианна хранит верность жениху, этот самый жених…

Хитрый Мнишек – истинный иезуит, достойныйученик учителей своих. Он не угрожает, не стращает Димитрия. Но уже самополучение этого письма, само имя Ксении, названное в нем, значат дляпонимающего неизмеримо много. Как говорится, умный поймет с полуслова. Вот иДимитрию понятно: отец Марины не просто рассержен. Он в ярости! Насчет мягкостиукора будущему зятю за откровенное распутство обманываться не стоит – мягкостьсия мнимая. И если Димитрий не внемлет предупреждению, Мнишек посчитает, что оннарушает принятые меж ними соглашения, а значит, сам сочтет себя вправенарушить главное свое слово: отпустить из Польши дочь.

Димитрий быстро зажмурился, словно пред нимгде-то вдали блеснул страшный огненный меч. Он и сам знал, что в его любви кМарине было нечто роковое, нечто пугающее его самого. Наваждение, может быть,бесовское наваждение, но… Но одна только мысль о том, что, быть может, онникогда не увидит ее больше, заставляла дыхание пресечься.

Нет, лучше не думать, не размышлять, отчеготак складывается, отчего душа его скручивается в тугой комок необъяснимой болипри одной этой мысли: «Никогда не видеть Марину!..»

Мнишек знал, что делал, когда писал этописьмо. До его получения присутствие Ксении во дворце могло быть сколь угоднодолгим. Но с той минуты, как Димитрия известили о письме, все изменилось. Инынешняя ночь была для любовников последней.

Димитрий обернулся к Басманову. Тот уловил егодвижение краем глаза (сидел с почтительно потупленным взором) и встал:

– Прикажешь, государь, немедля ехать илидо утра повременим?

– Да уж скоро утро. Час-другой пусть ещепоспит, а ты тем временем скажи возок приготовить да все вещи в него снести. Асамому тебе ехать не обязательно. Понадобишься скоро. Пошли кого другого, хотьТатищева. Заодно с сестрой повидается – сколько я помню, она настоятельница наБелозере? Все не к чужому человеку отправляю… – Осекся, махнул рукой,останавливая невольный промельк сочувствия, не то и в самом деле явившийся налице Басманова, не то лишь почудившийся. – И все, довольно. Вели еще конямне приготовить. Я буду в крепостце. Когда… ну, потом, когда все свершится,пришлешь за мною, я и ворочусь.

Быстро пошел в смежную комнату, где храниласьодежда.

На пороге вдруг повернулся и сказал страннымголосом, словно сам себе удивлялся:

– Пускай Татищев игуменье накажет, чтобыне сразу… не сразу под постриг вели. Пускай пока в белицах поживет.

И вышел наконец, оставив Басманова внедоумении, которое тот, впрочем, никак не изъявлял, ибо не служивое это дело –постигать силы, движущие государевыми поступками.

Кажется, Димитрий и сам не постигал сихдвижущих сил. Да и не хотел постигать, если честно!

Он подумал, что теперь Марине путь в Россиювполне открыт.

Марина – венец его трудов, венец его старанийи страданий, его заслуженная награда, не менее желанная, чем московскийпрестол, – может быть, даже более.

Марина!..