Ярлыки - Гарольд Карлтон Страница 2

Колин. Прованс, Франция, 1968 год

Такие ранние травмы были нанесены моим двум героиням. Смогут ли они их перенести? Думаю, что чья бы то ни была история — это рассказ о том, смог ли он или она справиться с полученными в детстве травмами.

Я представляю вам Майю и Маккензи без всяких извинений или претенциозных заявлений о том, что «сходство между этими персонажами и живыми людьми является просто случайным». В моем повествовании — это не случайность. Мои персонажи на самом деле живые люди. Я пишу эти слова, а Майя и Маккензи действительно находятся под крышей моего дома, и этот момент — кульминационный в их сагах. Они сами завершат мое сказание о мире моды.

Сегодня в шесть часов утра собаки начали лаять, кошки мяукать, а голуби ворковать. И это удивительно, потому что в нашем сонном уголке Прованса животных приучили молчать до восьми часов. Мое прованское сокровище, Франсуа, обычно приезжает в половине восьмого, и я, как правило, просыпаюсь от умиротворяющих звуков и запаха горячего кофе. Но сегодня в шесть часов к разноголосице домашней живности примешивался звук работающего мотора. У Франсуа машины не было.

Я выглянул из-за занавеси на окнах спальни и увидел местное такси. Рядом с ним стояла чрезвычайно элегантная женщина и держала в руках франки. Итак, меня выследила первая Королева Моды. Я надел халат, сбежал вниз и распахнул входную дверь.

— Майя! Добро пожаловать!

— Колин, дорогой!

Она бросилась в мои объятия и начала рыдать, чем вызвала глубочайший интерес месье Роберта. Берет сполз ему на ухо, его такси медленно тронулось по короткой аллейке, а он одним глазом посматривал на нас. Я помахал ему рукой и обнял Майю. Я мысленно рисовал себе эту сцену, но теперь, наяву, мне не хватало слов. Тяжелые утраты всегда приводят меня в смущение, а это прекрасное существо скорбело о матери, которую всегда ненавидело. Я не знал, как следует ее утешать. «Вы еще встретитесь в потустороннем мире» могло бы звучать больше угрозой, нежели утешением.

Ситуация была вдвойне запутанной, потому что ее мать была не только моим лучшим другом, но и женщиной, которую я любил.

— Мне очень жаль, — неловко произнес я.

Майя глубоко вздохнула, откинулась назад и посмотрела на меня.

— Я рада, что ты позвонил. Я приехала, как только закончилось расследование… Мне так нужно было тебя увидеть. Чтобы просто поговорить… уехать от всех этих людей, репортеров, хищников. Они ее сломали, а теперь хотят выразить свое сочувствие. Я вдруг поняла, что из всех жителей Нью-Йорка ты был единственным, единственным… — Она вдруг замолчала и заплакала.

— Единственным, кто любил ее? — закончил я за нее, и она молча кивнула. Потом опять глубоко вздохнула и заставила меня успокоиться. Взглянув на часы, она сказала:

— Я не имею представления о том, сколько времени здесь сейчас. Я тебя разбудила, Колин?

— Боже мой, нет! Я ношу пижаму весь день…

Мы внимательно посмотрели друг на друга, она — чтобы решить, не шучу ли я, я — чтобы понять, истинной ли была скорбь или ее разыгрывали ради меня.

Даже со следами слез на лице она была прекрасна. И особенно в этом одеянии из жесткого черного льна, а черное она носила редко. Конечно, Майя бы прекрасно выглядела и в каком-нибудь тряпье. Она приложила к своим щекам носовой платок, и копна светлых, слегла волнистых волос упала ей на лицо. У нее были темно-голубые глаза, персиковый цвет лица, белые зубы и длинные ноги. Большая красота всегда вызывает во мне какую-то непонятную ревность. Возможно, одно из проклятий, на которое обрекла меня моя собственная непривлекательность, заключается в том, что я всегда завидовал красоте и всегда жаждал красоты, я искал ее в моем доме, моем саду, в моих друзьях и домашних животных. Но я думаю, что красота ярче всего проявляется в образе женщины.

— Зачем ты меня сюда вызвал? — спросила она. Мы поднимались по скрипучей старой лестнице в мою лучшую комнату для гостей.

— Я подумал, что смог бы помочь тебе в твоем горе…

— Это не настоящее горе, — призналась она, — я плачу, но это слезы разочарования, гнева! Почему она меня не любила? Почему я ей не помогла, когда она просила о помощи? А теперь такое чувство — и ему нет ни конца, ни края — что я никогда не посмотрю ей в лицо, что я никогда не узнаю…