Зов сердец - Джорджет Хейер Страница 2

Виконт Десборо, как его именовали в то время, в чине капитана квартировал тогда со своим полком в Мопсе. Но молчаливому соглашению было решено, что исполнить сыновний долг ему помешали многочисленные обязанности по службе. Это было вполне убедительно, так как тогда никто не сомневался, что Наполеон вот-вот перейдет границу.

Седьмой эрл, унаследовав семейное состояние, титул и замок, вскоре был ранен, хотя и легко, под никому не известной деревушкой, потом участвовал в сражении при Ватерлоо, снова был ранен, на этот раз тяжело, но, тем не менее, не выказал ни малейшего намерения вернуться в родовое гнездо. Спустя некоторое время он продал офицерский патент и вышел в отставку, однако продолжал оставаться на континенте, возложив нелегкое бремя по управлению семейным поместьем на двоюродного брата.

Прошел почти год с тех пор, как его отец испустил последний вздох, когда вдовствующая графиня и кузен эрла краем уха услышали, что он находится в пределах Англии, собираясь, по-видимому, вступить во владение семейным состоянием. Наконец эрл и сам прислал мачехе весьма лаконичное письмо с датой предполагаемого им появления в Стэньоне, не забыв, однако, при этом вежливейшим образом осведомиться о состоянии ее здоровья, сводного брата и сестры. Вдовствующая графиня тут же назвала письмо чрезвычайно милым, хотя и не преминула с кислым видом заметить, что мальчик, скорее всего, имел несчастье унаследовать от покойной матери некоторую, склонность к безрассудным поступкам, ведь всем известно, покойница — как бы это выразиться? — отплатила супругу черной неблагодарностью.

— Думаю, следует напомнить вам, мадам, что мой кузен вряд ли сочтет возможным выслушивать подобные замечания в адрес покойной матушки, — недовольно поджав губы, сухо высказался мистер Теодор Фрэнт. — Так что в его присутствии на эту тему вряд ли стоит распространяться.

— Мой дорогой Тео, — отозвалась графиня, — тебе не кажется, что было бы по меньшей мере странно, если бы я спрашивала твоего совета, что мне делать и что говорить в его обществе? — И, не питая ни малейшей обиды к Теодору, который ей поклонился, с легкой улыбкой добавила: — Да и не только твоего, милый! Но будь уверен, Десборо — или Сент-Эр, как я должна с этого дня привыкнуть его называть, — может рассчитывать, что в этом доме к его мнению будут прислушиваться со всем возможным вниманием.

— Конечно, ваша милость, — невозмутимо произнес мистер Фрэнт, отвесив еще один поклон.

— Провидению было угодно, чтобы именно он унаследовал имение и титул дорогого отца, — продолжала графиня, невольно посетовав про себя, что случилось именно так, а не иначе. — Кто-то, может быть, думает, что после военной службы на Апеннинах — а как я слышала, там очень нездоровый климат, да и нельзя исключить, что бедный мальчик мог быть ранен или убит в любую минуту, — здешняя жизнь может показаться ему немного пресной. Но это чепуха! Если хотите знать, что я думаю по этому поводу, так вынуждена заявить: выбор военной карьеры, тем более человеком, которого я без малейших колебаний могу назвать весьма далеким от идеала, иначе как рукой судьбы и не назовешь. И вот что еще я должна тебе сказать, мой дорогой Тео: каковы бы ни были мои материнские чувства, они ничто по сравнению с другими, которые я ставлю неизмеримо выше, — чувствами истинной христианки! С тех пор как леди Пенистоун занялась внуком, а мой дорогой покойный супруг не нашел в этом ничего плохого, мне оставалось только молчать. Но я всегда считала — к добру это не приведет! Конечно, кто осмелится хоть слово сказать против ее милости? Она весьма достойная женщина, хотя и не без странностей. Я даже готова отдать ей должное — леди Пенистоун ни разу в жизни, как этого можно было бы ожидать, не пострадала от своего невероятного легкомыслия, если, конечно, не считать того прискорбного случая с ее дочерью! Но если бы она смогла вырастить и воспитать Десборо, не внушив ему при этом самой черной неблагодарности по отношению к моему дорогому покойному супругу, я, скажем так, была бы несколько удивлена! К тому же должна заметить, во всем остальном этот юноша — на редкость неинтересная личность. Ни живости, ни обаяния, ничего! Да ты и сам знаешь, ведь в Итоне он ничем не выделялся. Можно себе вообразить, что за солдафон из него вышел!

— Прошло ведь немало времени с тех пор, как вы последний раз видели кузена, — перебил ее Теодор. В голосе его слышалось сдержанное раздражение.

— Надеюсь, ты не собираешься обвинять меня в этом?! — насмешливо фыркнула графиня. — Если леди Пенистоун постоянно забирала мальчика к себе на все каникулы, а мой дорогой супруг позволял ей это делать, то нет ничего удивительного, что Стэньон так и не стал для юноши родным домом. Во всяком случае, моя совесть чиста: пока он был ребенком, я всегда выполняла мой долг по отношению к нему! Да и теперь можешь ни минуты не сомневаться, с моих губ не слетит и слова упрека этому несчастному, столь долго и упорно пренебрегавшему родственными узами и сыновним долгом, ничего, кроме того, что полагается по отношению к человеку, являющемуся в настоящее время эрлом, а, следовательно — главой семьи! Теодор, я намерена принять его в Парадном зале!

Вот благодаря этому неожиданному заявлению и случилось так, что пятеро родственников собрались в огромном помещении, многие века именуемом не иначе как Парадным залом замка Стэньон, над внутренним убранством которого поработали представители многих поколений этого старинного рода, оставив в наследство потомкам свидетельства своего изысканного художественного вкуса и богатой фантазии. Однако грубо оструганные топором балки на самом верху сильно скошенного потолка остались нетронутыми, так же как и старинный камин, в котором мог бы свободно разместиться ствол столетнего дуба, и даже не один. К сожалению, деревянные панели, украшенные искусной резьбой, но источенные жучком, исчезли еще в прошлом веке, и сейчас, открытый до самого вестибюля, или парадного входа, зал казался особенно просторным. А прямо напротив него брала начало парадная лестница, выстроенная еще во второй половине семнадцатого столетия с таким расчетом, чтобы по ней могли одновременно спускаться не менее полудюжины представителей славного рода Фрэнтов. Она величественно взмывала вверх, а между двумя ее пролетами размещалась широкая площадка, оттуда по обе стороны зала расходилась знаменитая галерея Менестрелей.

В вестибюль выходило несколько массивных дубовых дверей, не считая парадного входа напротив лестницы, с такими же массивными старинными петлями и запорами. Это обстоятельство не добавляло особого комфорта, поскольку все двери вели в анфилады гостиных и салонов и жар, исходивший от исполинского камина, в котором всегда горело несколько массивных поленьев, наполняя зал приятным теплом, не спасал от гулявших по всему огромному помещению сквозняков. Похоже, дуло одновременно из всех углов. Даже тяжелая портьера, закрывавшая окно неимоверных размеров, которое занимало почти всю стену напротив камина, и та непрерывно колыхалась от порывов холодного ветра.

Сгущались сумерки, на столах в старинных бронзовых канделябрах уже горели бесчисленные свечи. То и дело крохотные язычки пламени мигали, вслед за этим раздавалось злобное шипение, и растопленный воск капал вниз, что заставляло одну из собравшихся в зале персон досадливо морщиться, поскольку стежки ее шитья тут же начинали разбегаться вкривь и вкось. Дважды пересев с места на место, она, наконец, безнадежно вздохнула и убрала шитье в рабочую корзинку, решив вместо него занять пальчики таким прозаическим делом, как вязание. Именно за этим весьма не аристократическим занятием она и коротала время с тем невозмутимым видом, с которым любая уважающая себя особа встречает незаслуженные удары судьбы.