Пальмы в снегу - Лус Габас Страница 2

Вы будете целовать и ласкать друг друга с голодным пылом, а за окном будет бушевать тропический ливень, заглушая ваши неистовые крики.

– Можно смотреть на тебя, можно касаться тебя еще пару минут?

В углу комнаты стоят два стареньких кожаных чемодана; дождевик небрежно брошен на спинку кресла. Дверцы опустевшего шкафа распахнуты настежь. На столе – пробковый шлем и фотография, на полу разбросана одежда. Кровать закрыта москитной сеткой, и двое на ней пылко любят друг друга под всполохи молний…

Это случится лишь спустя восемнадцать лет. Ты мог предвидеть опасность, но все же решил остаться. Ты мог бы вообще не уходить… Ты мог бы сбежать от проклятого дождя. Ведь он воскрешал воспоминания о самых грустных днях твоей жизни. А она… она могла бы вовсе не смотреть в твою сторону, ведь она знала, что не должна. Она могла бы избежать этой жестокой реальности.

А дождь все лил, навевая тоску и тревогу, вызывая слезы, которые вы оба пытались сдержать. Ты пережил столько ночей, полных тихого, нежного чувства. Ты испытывал запретные удовольствия. Вы могли любить друг друга, не скрываясь. Но тебе этого было мало.

Расцарапывай кожу ногтями, кусай, лижи языком! Утопай в ее аромате. Забери ее душу и подари взамен свое семя, пусть даже оно не даст ростков.

– Мне пора.

– Тебе пора.

– Ты останешься в моем сердце.

Навеки.

Два коротких, резких удара в дверь, пауза, потом еще два – условный сигнал. Хосе, как всегда, точен. Торопись – или опоздаешь на самолет. Но ты не спешишь. Вы не в силах друг от друга оторваться. Тебя тянет разрыдаться. Так закрой глаза и задержи это мгновение нереальности.

Отведенное тебе время вышло, и его не вернуть. Вы уже все обсудили. Нет смысла плакать: все идет, как идет. Возможно, в другое время, в другом месте… Но нам не дано решать, где и кем родиться. Вы просто полюбили друг друга, зная, что рано или поздно этот день наступит.

Ты встаешь с постели и начинаешь одеваться. Она продолжает сидеть, обнимая колени и положив на них подбородок. Она следит за тобой, а потом закрывает глаза, чтобы сохранить в памяти каждую черточку твоего тела, каждую прядку волос. Когда ты заканчиваешь одеваться, она встает и приближается к тебе. На ней лишь ожерелье из двух ракушек на кожаном шнурке. Она никогда его не снимает. Одна из ракушек – каури, блестящий завиток размером с миндальный орех, вторая – окаменевший домик ахатины, африканской улитки. Она снимает украшение и надевает тебе на шею.

– Это принесет удачу и процветание на твоем пути.

Ты крепко обнимаешь ее за талию и привлекаешь к себе, вдыхая аромат ее кожи.

– Моя удача умерла здесь и сейчас.

– Не отчаивайся. Где бы ты ни оказался, с тобой будет часть меня.

Ее огромные, полные грусти глаза излучают уверенность. Она хотела бы верить, что даже смерть не разлучит вас и что есть на свете место, где вы будете едины, вне времени, вне границ и без притеснений.

Ты дотрагиваешься до раковин в ожерелье. Каури гладкая на ощупь, как ее кожа, и блестит, как ее зубы, а отверстие в ней подобно вульве, куда входит и откуда исходит жизнь.

– Ахатина убережет меня от дьявола?

Она улыбается, вспоминая ваш разговор, когда все случилось впервые.

– Ты силен, как сейба, и гибок, как королевская пальма. Порывы ветра не сломят тебя. Твои корни глубоко в земле, а ветви достают до неба.

Снова слышны два резких, коротких удара в дверь, пауза и снова стук. Затем звучит голос, перекрывая шум бури:

– Прошу вас! Уже поздно! Нам надо идти.

– Минуту, Йозе. Я иду!

У вас лишь минута на прощание, но хочется выпросить еще и еще минуту. Она собирается одеться, но ты не отпускаешь ее.

– Оставайся обнаженной, как сейчас. Позволь полюбоваться на тебя.

Сейчас у нее нет даже защитного ожерелья. А что ты оставишь ей? На столе только шлем, который тебе больше не нужен, и единственная фотография, на которой вы вдвоем. Ты берешь один из чемоданов, открываешь его и достаешь ножницы. Складываешь фотографию, отделяя ее изображение, и разрезаешь, потом передаешь ей половинку, на которой ты стоишь, опираясь на грузовик.

– Вот. Помни меня таким, какой я сейчас, какой и я тебя запомню.

Ты смотришь на вторую половинку, с которой улыбается она, прежде чем положить в карман рубашки.

– Ужасно, что я не могу… – Рыдание не позволяет тебе продолжить.

– Все будет хорошо, – честно лжет она.

Она лжет, потому что знает, что будет страдать каждый раз, проходя через двор, входя в столовую или положив руку на белоснежные перила лестницы. Она будет страдать, заслышав над головой самолет. Ей будет больно, когда хлынет такой же ливень, как сейчас.

– Все будет хорошо…

Ты крепко сжимаешь ее в объятьях, понимая, что хорошо уже не будет. Спустя несколько мгновений ты возьмешь чемоданы и дождевик, страстно поцелуешь ее, потом направишься к двери, но услышишь ее голос и остановишься.

– Постой! Ты забыл шлем.

– Он мне не пригодится.

– Но он будет напоминать тебе о том, кем ты был.

– Ты сохрани его. И помни, кем я был для тебя.

Ты вернешься и подаришь ей последний поцелуй, полный непостижимой, теплой, томной нежности. Ты посмотришь ей в глаза и стиснешь зубы, чтобы сдержать рыдание. Вы прижметесь щеками друг к другу. А затем ты откроешь дверь и закроешь ее за собой с тихим стуком, который для тебя прозвучит громче пушечного залпа. Она прислонится лбом к двери и горько заплачет. А ты растворишься в ночи и в буре, которая ни на мгновение не желает затихать.

– Спасибо, Хосу. Спасибо, что сопровождал меня все эти годы.

Это первые слова, которые ты произносишь с тех пор, как покинул спальню и отправился в аэропорт. Они звучат странно, как будто и не тобой сказаны. Все вокруг кажется странным: дорога, дома, металлический терминал и прохожие. Все они нереальны.

– Не за что, – отвечает Хосе уныло, положив руку тебе на плечо.

В его окруженных морщинками глазах блестят слезы. В этих жарких краях он заменил тебе отца. Годы лишили его зубов. Когда твой отец писал про Хосе или рассказывал истории у камина долгими зимними вечерами, изредка наведываясь домой, он говорил, что ни разу не видал таких прекрасных белых зубов. Но это было в прошлой жизни… От прошлой жизни почти ничего не осталось.

Вы больше не встретитесь. Дурманящий запах зелени, жар солнца на коже, печальное пение, стук барабанов, пляски на праздниках, благородство друзей, таких как Хосе, – все это останется в прошлом. Ты больше не будешь частью этого мира. Как только ты ступишь на трап самолета, ты снова станешь йопотто, «чужеземцем».

– Дорогой мой друг Йозе… можно попросить тебя о последней услуге?