Где ты, любовь моя? - Долорес Палья Страница 19

Вот и шлюзы. Совсем не изменились. Словно призраки! Неужели я гонюсь за призраком? Но за чьим - за призраком Милоша или за своим собственным призраком? Чью загубленную юность ищу? Девчонки, которая плавно плыла к безумию и потом так же плавно выплыла обратно, потому что все вокруг твердили - так надо? О да, они были правы, все до одного; и она прервала свой побег, только вот в Париж ездить отказывалась, потому что знала - здесь ее ждет новый побег. А она не могла себе этого позволить. Призрак ли это? Ее ли это призрак? Или она готова изгнать тот, другой? Неужели те двое так далеки от меня теперь, что я говорю о себе в третьем лице, а Милоша называю «он»? Я шла вдоль канала, пытаясь сложить картинку из отдельных кусочков, докопаться до истины в паутине абсурда.

Сам канал, может, и не изменился, но годы брали свое. Безобразные новые дома, огромные, квадратные, недолговечные, облупившиеся, неприглядные, на окнах даже герань - и то редкость. Старые здания, низкие, узкие и серые, все еще оставались на своих местах. Меня всегда удивляли таблички с французскими названиями на этих зданиях. Они как будто прибыли из другой страны, почти неизвестной, с незнакомым языком: латвийским, например. Но никак не французским.

Я просто диву давалась, глядя на вереницы автомобилей, чистенькие площади и дома, на прекрасную одежду, прелестные туфельки и ботиночки. Интересно, сколько теперь стоит жетон в метро и сколько он стоил тогда, в сорок восьмом? Сколько же он стоил в сорок восьмом? Не помню, хотя должна бы помнить. Неужели это и в самом деле Париж? Существует ли вообще город под названием Париж? Или Париж - всего лишь идея, которая приходит к человеку там, где он был молод и непорочен? Разве мое представление о Париже имеет что-нибудь общее с этим шумным городом, где над бистро моей памяти горят неоновые вывески?

Нет никакого Парижа; есть просто безымянное место, где юность живет, цветет и умирает, где все происходит легко, само собой; страна, в которую нет возврата. Потому что ее больше не существует.

Мимо плывет баржа с сияющим штурвалом и плющом в цветочных горшках.

Краснощекий мальчишка играет на палубе. Баржа проплывает мимо высокого серого дома с балконами. Вот что стало с крохотным «Отель дю Миди». Бедный Жан, он тоже умер, и его маленькая гостиница превратилась в огромный многоквартирный дом. Париж есть, и его нет. Он в моей голове, этот несуществующий Париж; то я его вижу, чувствую его запах, могу дотронуться до него, то он исчезает.

Вон там, на третьем этаже, где висят нейлоновые занавески и шторы в цветочек, я и жила. Почти два года я жила там, я была там, я существовала, потому что существовала эта комната, она существовала, потому что существовали мы, потому что мы вдохнули в нее жизнь, потому что Жан и Николь сотворили ее, согрели ее своим теплом, потому что они встречали нас с распростертыми объятиями, кормили нас, окружали своей любовью, смехом и радостью. А теперь она где-то между шторками в цветочек и лестничным пролетом многоквартирного дома. Жан умер, Милош исчез, да и я сама наполовину жива. Но комната все еще осталась.

Новое кафе конечно же называется «Кафе дю Нор» ⁸, над ним горит неоновая вывеска, а внутри полно новомодных штучек.

«Бутерброд с ветчиной, пожалуйста, и стакан божоле… Да, на террасу, пожалуйста… Нет, совсем не холодно… Очень тепло для мая…»

Как забавно копаться в своих воспоминаниях, словно в старых вещах. Одни выцвели и поблекли, другие совсем как новые.

Пасхальные каникулы 1949 года. Все куда-то направляются, все ждут поезда, автобуса или собираются путешествовать автостопом. Клод никак не мог решить, куда ехать, потому что его задерживает мать с отчимом. Они собирались приехать в Париж, но у Фреда появились дела в Англии, и они не знали, как поступить. Филипп и его коммунальный автомобиль - единственный на всех - отбывали в Швейцарию. К несчастью.

- Я только что с матерью разговаривал, - выпалил запыхавшийся Клод, одним махом одолевший лестницу. - Они в Англию едут. Но мы все равно можем поехать в Канн. Ключи будут у Гастона, он в деревне живет. Милоша тоже пригласили. Кстати, мать взяла с меня клятву передать вам с Милошем приглашение. Боюсь, к старости у нее совсем с головой плохо становится, один романтический бред на уме. Одним словом, отбываем.

В ту среду мы с Клодом ждали Милоша в кафе на рю Мейнардье. Хороши же мы были под дождем - веселая троица, которой плевать на непогоду, все мысли только о солнце, лодках и Лазурном Береге.

- Как поедем? Втроем автостопом не добраться, - заметил Милош.

- К черту автостоп. Со студенческой скидкой поезд не дороже обойдется. Можете об этом не беспокоиться, я сам заплачу за билет, потом отдашь, - отмахнулся Клод.

Я заметила, что Милоша бросило в краску. Мы поднялись в комнату «Отель дю Mиди». Клод никогда тут раньше не бывал.

- Какой чудный вид! - выглянул он в окно. - Под дождем на Брюгге похоже.

Мы с Милошем улыбнулись друг другу. Как будто собственное дитя показывали.

А потом, пока наши ботинки сушились у плиты, мы пили сливовицу - югославское сливовое бренди - и строили планы на каникулы.

Когда мы забрались в битком набитый ночной поезд, дождь никак не желал униматься. А проснулись мы уже под ярким голубым небом. Вокруг - сосны и мимоза, погода гораздо теплее, чем мы ожидали.