Из жизни читательницы - Елена Лобанова Страница 19

На следующий день я посмотрел. Старался смотреть объективно, как посторонний человек. Лицо у нее было чуть хмурое. У нее часто бывает такое. А иногда она бормочет что-то себе под нос. Не зная ее, можно подумать, что она постоянно злится.

По-видимому, злость тоже может быть прекрасной.

А ее тело — сама ясность, чистота, гармония. Его можно было бы вообще не освещать — клянусь, я отчетливо видел, как оно само светится в темноте!

Однако порой в жизни случаются разочарования — разочарования оглушительные, как удар грома посреди восьми соток огорода в чистом поле, и непоправимые, как предательство закадычной подруги из одной группы детского сада.

И порой в жизни выпадают дни, когда все вопросы, веками отравляющие жизнь человечеству, от «Что первично — материя или сознание?» до «Что делать?» и «Кто виноват?», вдруг подступят с ножом к твоему горлу, требуя немедленного ответа — поскольку вдруг выяснилось, что прежние ответные варианты с треском провалились на жизненном экзамене.

Но, говоря по совести, — разве требовала я от судьбы чего-то несбыточного? Разве помышляла я случайно найти в кустах новенький компьютер «пентиум» с лазерным принтером? Или выиграть кругосветный круиз в «Угадай мелодию»? О нет, я всего лишь надеялась выведать что-нибудь о дальнейшей судьбе мальчика-осветителя, безвестного когда-то поэта. Да, исключительно с этой единственной целью направлялась я в ту среду на заседание самозваного литературного цеха, одетая в бежевый костюм маминого пошива и сжимая под локтем черную сумку дизайна девятнадцатого века.

И вовсе не мечтала я встретить там никакого красавца — косая сажень в плечах, без вредных привычек. И никакая тень пошло-сказочного принца не отягощала в этот день моих помыслов! Те времена прошли, безвозвратно канули в Лету лет тысячу назад. А уж теперь-то — мне ли было не знать о пушкинской обаятельной некрасивости или о магнетическом огне лермонтовских глаз, искупавших — да-да, вот именно так и писали в воспоминаниях современники: «искупавших многие недостатки внешности»?!

Но и другого я, как выяснилось, не ожидала. «Только не этот! — закричало что-то внутри меня при виде ЭТОГО ТИПА в расстегнутой куртке, лениво полуразлегшегося на столе. — Не ЭТО!»

Не лысина на полголовы. Не растянутый свитер с пятном на животе! И не, самое ужасное, запах несвежего салата!

Почувствовав этот запах, я тотчас отшатнулась обратно к двери. (Откуда был он мне так противно-знаком? Кажется, из тех легендарных лет, когда мы жили в коммуналке на окраине какого-то поселка — не то Подлесного, не то Залесного, даже мама не любит вспоминать его. Да, точно, оттуда — громкие нетрезвые голоса за стенкой и этот противный салатный запах по всему коридору. И еще удушливый табачный дым.)

И здесь тоже в этот раз все, как сговорившись, дымили паровозами. Даже седой патриарх и молчаливый литератор с необыкновенными шнурками. Даже Антонина Метелкина, при моем приходе, правда, отшвырнувшая сигарету и с воплем «Маринка!» повисшая у меня на шее, точно родная сестра после долгой разлуки.

Я молча терпела, украдкой озираясь по сторонам. Но никто не обращал на нас особенного внимания. Никто, как, впрочем, и в прошлый раз, не подумал предложить мне раздеться, присесть к облупленному столу. Видимо, приход и уход чужих людей, равно как и объятия, были здесь обыденным явлением.

К тому же они ругались! Не ссорились, а просто-таки через каждую пару фраз вставляли ненормативные словечки с самым естественным видом. А женщины (их на этот раз оказалось три) мило улыбались, будто веселым шуткам. Одна дама в шляпе фасона «от Шапокляк», правда, не улыбалась, но молчала и выглядывала из-под своих полей со снисходительно-прощающим выражением.

Но самое главное — на этот раз они вообще не говорили о литературе!

Ни слова!

Зато они весьма горячо и подробно обсуждали какую-то предстоящую веселую вечеринку.

— Твое сухое — оно знаешь, что?! Я б сказал… — загадочно высказывался тот, что в предыдущий мой приход собирался пить компот.

— Ох, ну скажи! Ну-ка, скажи! — уязвленно восклицал другой — мне показалось по голосу, автор, который в прошлый раз предлагал критикам чизбургер.

— Сказа-ал бы, сказа-а-ал! — тянул первый, многозначительно кивая.

— А твои пирожки! — перешел в нападение противник. — Я так и не понял с чем! Один лук! — и добавил непечатное существительное.

И никто даже бровью не повел.

— Не один лук, а много лука, — вдруг подал голос доселе молчавший, со шнурками.

Его оппонент набрал было воздуха для достойного ответа, но успел только возопить: «Жора!» — и тут вмешалась Шапокляк. Очень ясным низким голосом она вымолвила:

— Мальчики. Успокойтесь. Я беру на себя блины. С мясом.

Все уважительно притихли и повернулись к ней.

— А я салат! С крабовыми палочками! — радостно вскрикнула Антонина Метелкина.

В ответ послышались возгласы одобрения.

— Но хотелось бы уточнить. Что у нас. С официальной частью? — продолжала Шапокляк, несколько возвысив голос.

Видимо, для удобства восприятия она делила каждое предложение на несколько частей. Так обычно диктуют в классах коррекции.

— Да все чики-пуки, Томик! — отозвался юноша в длинном пальто, сидевший на столе. — С телевидением я договорился, приедут.

— Допустим. Приедут. А сценарий. Опять будет? Как на прошлый Новый год? — неспешно допытывалась Томик.

На другом конце стола громко выругались и захохотали. Я оглянулась. Это был Валерий Галушко! Лысина его качалась от смеха. Я посмотрела на него и поняла, что теперь уже точно не заговорю с ним — ни сегодня, ни когда-либо. С чего мне вообще вздумалось, что это именно тот Галушко? Подумаешь, редкая фамилия!

— А что на Новый год? — обиженно возразил между тем юноша Чики-Пуки. — Просто рано расслабились. И вы же, девчонки, сами весь кураж испортили! А потом уже и режиссерша заартачилась.

— Здрасьте! Мы кураж испортили! — закричала Метелкина. — А кто конкурс матовых двустиший объявил? Тоже мы?!

— Потому что поэт, моя дорогая, — назидательно вмешался любитель компота, — обязан в полной мере владеть всем языковым инструментарием!

— Я не поэт… — вступил было в дискуссию и сторонник чизбургеров, но его прервали хором:

— Но я скажу стихами!

И все захохотали как ненормальные.

— Как хотите. А я без сценария. Позориться не намерена! — Томик вдруг воинственно сверкнула глазами из-под шапокляковских полей.

— Да если б ты не доставала всех со своей косметикой! Помаду забыла и всех за… — тут Чики-Пуки опять употребил непечатное выражение.

— Славик. Это. Плохое слово. Запомни. Очень тебя прошу, — наконец-то очень тихо и внятно промолвила Томик.