Жюльетта - Луиза де Вильморен Страница 19

— Как вы милы, как добры, — сказал он, — мне стыдно за себя.

— О! — отвечала она, откинувшись на спинку шезлонга, — стыдно, стыдно, — не надо преувеличивать. Разве не я первая изменила все планы, связанные с вашим отпуском?

— Ну хорошо! — сказал он. — Вот что я вам предлагаю: мы отправимся сию же минуту и…

— Нет, нет, — возразила она, — я хотела бы сделать все, как вы хотите, но вот какая у меня идея: давайте еще какое-то время пребывать в лени, мы позавтракаем в нашем импровизированном кабачке и совершим прогулку. Вы покажете мне окрестности, а затем, перед ужином, мы сложим вещи, поужинаем и завтра утром с веселым сердцем отбудем. С двумя веселыми сердцами, я вам это обещаю. Это вас устраивает, мой дорогой?

Ландрекур счел более благоразумным не настаивать на своем. Эта полупобеда все же была каким-то успехом, и он этим удовлетворился.

— Это меня устраивает, — ответил он. — Я уже мысленно представляю себе, как мы будем путешествовать, словно бродяги, для которых время не существует. Мне следовало бы уметь играть на скрипке, чтобы вечером, во время отдыха у дороги, играть вам прекрасную музыку, в то время как вы сидели бы у костра и смотрели бы на потрескивающие в нем сучья и веточки.

— Ах нет! — воскликнула она. — Ничто так не ест глаза, как дым от такого костра.

Ландрекур, улыбаясь, посмотрел на нее. Она подумала, что его развеселил ее ответ, тогда как он просто смирился с тем, что его не поняли.

Жюльетта с утра работала на своем чердаке, возводила стену, которая теперь разделяла помещение на две части. Эта стена, сконструированная из ящиков различных размеров, представляла из себя поверхность, состоящую из выступов, ниш и ступенек, углублявшуюся посредине, образуя нечто вроде алькова, где Жюльетта расположила железную кровать с матрасом и все то, что Ландрекур принес ей накануне для ночлега. Самые крупные ящики, лежащие в основании этой стенки, образовывали две скамьи, которые обрамляли с двух сторон альков. Справа узкий проход позволял пройти в глубину чердака, где с обратной стороны всей этой конструкции стояли, прислоненные к ней, большое зеркало, комод и буфет, на одной из полок которого на уровне глаз можно было видеть миску, горшок с водой, чашку и несколько блюдец, вытертых с помощью старой тряпки.

Жюльетта нашла среди тюков материи мягкую, почти новую обивочную хлопчатобумажную ткань синего цвета, на которой были изображены переплетающиеся в темной листве золотые цветки вьюнка, ломоноса и зверобоя. Взобравшись на покалеченный табурет, она задрапировала этой тканью стену, прикрепив ее в разных местах к ящикам таким образом, что она подчеркивала выступы и впадины стены и алькова, ставших похожими теперь на цветущую раковину. Время от времени она спрыгивала с табурета и отходила подальше, чтобы глаз лучше мог объять ее творение, затем приближалась и, наконец, вновь взбиралась на табурет, чтобы изменить какую-нибудь не понравившуюся ей деталь. «Что он скажет? Что он скажет? Вот я посмеюсь-то», — припевала она.

В саду Ландрекур искал повода покинуть Рози.

— Какая прекрасная погода! Да здравствует лень! У меня нет никакого желания двигаться, — промолвила она.

— Вот и не двигайтесь, зачем вам двигаться? Ничто нас не торопит? Ничто нас не торопит, оставайтесь здесь, а я пойду зажгу колонку для вашей ванной.

Он взял поднос с пустой посудой от завтрака и направился к дому. Рози посмотрела ему вслед, вздохнула, бросила взгляд на пейзаж и, зевнув, потянулась.

Ландрекур вернулся на кухню, сразу же занялся там приготовлением завтрака, наполнил графин вином и поднялся к Жюльетте. Можно себе представить, каково было его изумление, когда, войдя, он оказался перед возникшей за несколько часов стеной, разукрашенной цветущими на фоне ночного неба цветами.

— Ах! — вырвалось у него, и он поднял глаза на Жюльетту, которая при звуке открываемой двери обернулась и смотрела на него с табурета.

— Вы удивлены, не так ли? — спросила она его. — Я работаю с самого утра и теперь умираю от голода. У меня даже кружится голова от усталости.

— К чему весь этот труд?

Она подошла к нему и взглянула ему прямо в глаза.

— А вы что, думали, что я смогу жить в конуре?

— Жить? Я не понимаю.

— Разве вы не видите, что я здесь обустраиваюсь? Обустраиваюсь, чтобы жить, хотя и не исключаю, что в какой-то момент вдруг решу уехать.

— Вы уедете сейчас, — возразил он холодно.

Она ответила ему, что пока совершенно не думает об этом, что ей очень хочется есть, и попросила поставить поднос на одну из скамей у основания стены. После чего пригласила его сесть рядом с собой.

— Сесть здесь? И не подумаю. Послушайте меня: завтра я уезжаю, и поскольку вы вынуждаете меня уехать, я закрою все шкафы. Может быть, это заставит вас призадуматься.

— Ничего я вас не принуждаю, — ответила Жюльетта. — Оставаясь здесь, я не пряталась от вас, я всего лишь задержалась, вот и все. Не вы ли прячете меня ото всех? Не вы ли требуете от меня, чтобы я призадумалась и оставалась в своем убежище? Я исполняю вашу просьбу. Я остаюсь. Уезжайте, закрывайте ваши шкафы. Вчера во время прогулки я видела издалека вашего садовника и из чувства долга по отношению к вам не заговорила с ним, но с завтрашнего дня я сделаю его своим другом. Я расскажу ему какую-нибудь историю, заплачу, если понадобится, и, уверяю вас, заживу самым наилучшим образом.

— Зачем же вы так поступаете? Какой я дал вам повод портить мне жизнь? Откройте мне вашу тайну! Я вам уже помог однажды, и теперь я готов сделать это еще раз.

— Я полюбила этот дом, — ответила Жюльетта, — но сердце, которое поддерживало в нем жизнь, увядает, я это чувствую, и я хочу дать ему новое сердце, или, точнее, я пробую в нем свое собственное сердце, да, именно так, я пробую свое сердце.

— Я ни в ком не нуждаюсь, чтобы любить свой дом. Уезжайте, — сказал он, — убирайтесь. Я сержусь на вас, и я вас не прощаю.

— Добиться того, чтобы тебя простили — это не так важно. Прежде всего нужно добиться, чтобы о тебе сожалели, — ответила Жюльетта.

Задетая не столько словами Ландрекура, сколько искренностью его тона, она погрустнела и не скрывала этого.

— Извините меня, — прошептал он.

— Извините? Уходите, убирайтесь из моей комнаты. Мне нужно вылечить свою душу, прежде чем простить оскорбление. Известно, что время лечит и помогает нам забыть зло.

— Поймите меня, — начал было он, но она прервала его.

— Я уеду позднее, я уеду в тот день, когда вы вернетесь, если только, вернувшись, вы не будете настаивать на том, чтобы я осталась.

Ландрекур начал умолять ее, говорил о том скандале, который может разразиться из-за ее присутствия в его доме, а также об опасности, которая из-за этого присутствия нависла над его счастьем. Она все прекрасно поняла, но, ни в чем не уступая, ограничилась тем, что повторила: