Все девушки - невесты - Ирина Ульянина Страница 19

На диване — нога на ногу — сидели две лахудры, за столом — еще одна беспонтовая девица: нос уточкой, губы ниточкой, глаза сонные. Окса решила, что она здесь самая главная, и с пионерским задором рапортовала:

— Здрасте! Мы по приглашению Элины Владиславовны! Мы на кастинг!

— У-у, — прогундосила девица за письменным столом. И неожиданно зычным голосом проорала: — Глеб, Глее-еб! Колокольников! К тебе пришли!

В торцевой стене со скрипом отворилась железная дверь. Я мрачно ожидала, что и оттуда вывалится какой-нибудь ублюдок, соответствующий обстановке, — хромой или горбатый, рябой или косой. Но опять не угадала. Именно Глеб Колокольников вполне бы проканал за художника из западного кино. Жутко стильный пацан!.. Он рассекал в широченных черных брюках карго с множеством карманов и синей ти-шотке с белой надписью в три ряда. В левом ухе — серебряная серьга, на мизинце — клевая печатка, на запястье — дизайнерский браслет. Густые темно-пепельные волосы модно подстрижены — с длинной челкой, спадающей на черные брови, изогнутые, как ласточкино крыло, и на большие серые глаза.

— Здрасте, — в своей сельской манере выпалила Окса. — Меня зовут Оксана Петренко, а ее — Марго.

— Ясно.

Я тщетно силилась прочесть английскую надпись на груди фотографа. Он едва заметно, краешком рта улыбнулся:

— Ни у кого не получается перевести, слишком много сленга. А означает это примерно следующее: «Мои друзья свалили в Испанию, и мне ничего другого не оставалось, как по тихой грусти купить эту гребаную майку».

— Супер! — Я взглянула на него призывно: сразу резко захотелось этому клевому продвинутому Глебу понравиться.

— Собственно, ничего особенного, просто мне эта штука дорога как сувенир — друг подарил, как раз из Испании привез… — пояснил Колокольников, откидывая назад густую блестящую прядь с лица. — Девушки, да вы не стойте, присаживайтесь пока.

Мы потеснили лахудр на диване. Утконосая протянула нам журнал «Вог» — до того истрепанный и засаленный, что к нему противно было прикасаться. Фотограф возился со штативами — устанавливал осветительную аппаратуру. От софитов клубами летела пыль, изнанка отражающих зонтиков из белой давно превратилась в желто-серую. Что его держит в этом отстойнике?.. Где он и где этот глухой подвал?.. Я терялась в догадках.

— С кого начнем? — спросил Колокольников.

— С меня! — шагнула вперед, навстречу удаче, Петренко. Встала на фоне простыни, выставила вперед толстую ножку и жеманно улыбнулась. Сдохнуть можно со смеху!.. Но Глеб не сдох, щелкал, не выказывая никаких эмоций. И девицы с тем же равнодушием наблюдали, как позирует Окса. Мало того что она кривлялась пуще мартышки, еще и кокетничала, откровенно заигрывая с суперским фотохудожником:

— Ну, Глеб, скажите, как я выгляжу?

— На все сто.

— Лучше — на миллион баксов!

— Пусть будет миллион, — индифферентно отозвался Колокольников и переставил свет перед Оксанкой.

Все из того же неприкрытого кокетства она заканючила:

— А почему нам не сделали профессиональный макияж и прически? Вдруг я плохо выйду?

Глеб не без иронии заверил, что фото — объективная реальность. И добавил:

— Первые тестовые съемки делают вообще без макияжа: умытое лицо и зачесанные назад волосы. Я делаю промежуточный черновой материал. Проявлю, будет видно, понадобятся ли студийные съемки.

— А можно я подожду, пока ты проявишь пленку?

— Нельзя. — Он жестом показал, что с Петренко покончено, и велел мне встать перед камерой. Я посмотрела в объектив — спокойно и строго.

— Чего ты такая кислая, будто лимон проглотила? Улыбайся! — посоветовала одна из лахудр.

— Нет, улыбаться вовсе не обязательно, — заметил Колокольников. — У Марго другой образ.

Оксу черти дернули за язык — зачем-то сообщила, что у меня пропал отец. Уехал на рыбалку и как в воду канул. Девицы оживились, замахали руками, закудахтали.

— А у тебя отец не запойный?.. Поди запил. Наверняка!.. Чем еще мужики занимаются на рыбалке? Ничё, проспится и приедет, — утешили ниточные уста.

— С меня довольно! — дернулась я, выйдя из поля зрения фотокамеры.

— Как знаешь, — пожал плечами Глеб. — Но я был бы не прочь запечатлеть тебя в полупрофиль.

— Как-нибудь в следующий раз.

Я схватила с дивана сумочку, собираясь уйти, но Петренко пристала к фотографу насчет снимков: когда сделает и сколько штук. Вроде как они нужны ей до зарезу. Выцыганила у него визитку.

На конторке у «главной» девушки тем временем зазвонил доисторический телефонный аппарат — скорее всего, им пользовались еще в 50-х годах прошлого века. Антиквариат… Лахудры вытянули шеи, вслушиваясь, не ими ли интересуются. Смешные они какие-то, нелепые: платья короткие, а ноги кривые и туфли поношенные. Вот кому услуги стилистов и визажистов бы явно не повредили!.. Утконосая отвечала в трубку односложно, а вернув ее на рычаг, поразила меня в самое сердце:

— Марго, радуйся, нашелся твой отец! Обожди маленько, сейчас он за тобой приедет.

Набрав побольше воздуха, я с шумом выдохнула его.

— Ой, здорово! — чуть не подпрыгнула Окса. — А мы уж думали, его в живых нет!

— Я так не думала, — возразила я. Состояние было, точно током шарахнуло, но когда немного отпустило, возникли вопросы. — Погодите, а откуда папа узнал, где я нахожусь? И кто ему дал ваш телефон?

— Леониду Михайловичу? Он же Элины Владиславовны… этот… как бы сказать…

— Любовник? — помогла объясниться без экивоков Петренко. — Ну и ну! Что творится!.. А я, девчонки, всегда считала: у Зарубиных приличная семья… Ой, представляю себе, как Софья Николаевна расстроится!.. Это ее убьет!

— Замолчи, или я за себя не ручаюсь!

Непредсказуемая реакция моего организма на стресс продемонстрировала мне суть выражений «потемнело в глазах» и «подкосились ноги». Еле удержалась, чтобы не грохнуться, и кое-как добралась до дивана. В ушах противно звенело, а других звуков я не улавливала: видела, как девчонки открывают рты, но о чем они говорили, не слышала… С удивлением посмотрела на Глеба, протянувшего мне бутылку нарзана и стакан.

Собственные руки меня не слушались — суставы отказывались сгибаться, как у испорченного робота. Фотограф сам попытался напоить меня, но минералка пролилась мимо — потекла по подбородку, залила топ на груди. Он отставил стакан и опять склонился надо мной, показывая на выход, беззвучно шевеля губами. Не трудно было понять: предлагает покинуть помещение. Вот так, еще немного, и я адаптируюсь к глухоте, освою язык жестов… Встала, и вдруг цементный пол качнулся и стремительно полетел навстречу лицу. Окса с Глебом успели поддержать меня. Неудобняк ужасный… Я скинула руку фотографа, как бы случайно задержавшуюся на моей груди, и заверила, что вполне могу передвигаться самостоятельно. Но они все равно подстраховывали с двух сторон на темноватой лестнице, довели меня до лавочки под тополем, запорошенной пухом… Почему весь Новосибирск засажен тополями? Тополиная засада какая-то… Сидеть на улице, на теплом ветерке было куда приятней, чем в сырой темнице. Я учащенно дышала, и глухота потихоньку рассасывалась.