Невинная любовница - Никола Корник Страница 19

Тетя Маделин очень жалела, что вынуждена была остаться в постели, когда к нам приходили гости, и объявила, что в следующий раз, когда придут молодые люди, она восстанет со своего ложа, как феникс, и устроит шикарный прием. К несчастью для нее, лейтенанты Грэм и Ленгли на следующий день получили приказ возвращаться в Рутвин, и ей не удалось повидаться с ними. Лейтенант Грэм послал Эллен изящную записку с благодарностью за радушный прием и пожеланиями всего наилучшего. Лейтенант Ленгли не прислал ничего. Эллен загрустила — я очень надеялась, что не из-за нежных чувств к лейтенанту Грэму. Когда я спросила ее об этом, она лишь рассмеялась, и тогда я заподозрила, что она воспылала нежными чувствами к мистеру Синклару. Правда, я сразу же отругала себя. Что мне за дело?

После того дня жизнь наша в Глен-Клэр вернулась в обычную колею. Я поняла, что Эллен имела в виду, когда сказала, что здесь один день похож на другой. Никто не наносил нам визитов, и мы никуда не выезжали. Я написала мистеру и миссис Кемпбелл два длинных письма, в которых восторгалась красотами Глен-Клэр и своей дружбой с Эллен. Я надеялась убедить их в том, что счастлива на новом месте. Мне не хотелось, чтобы они беспокоились из-за меня. Иногда я читала тете Маделин, так как она сказала, что ей нравится мой голос, куда более звонкий, чем тихий голос Эллен. Я помогала миссис Грант на кухне, потому что бедняга просто надрывалась. Эллен ахала при виде моих мозолей, но я сказала ей, что мне лучше чем-нибудь заниматься, чем маяться от безделья.

Дяде Эбенезеру я старалась не попадаться на глаза. Не знаю, чем он занимался целыми днями, но точно не делами поместья, которое разваливалось на глазах самым преступным образом. Он часами пропадал в конюшне или в комнате, где хранились его охотничьи ружья, и я была достаточно благоразумна, чтобы его не беспокоить. Когда мне хотелось прогуляться, чтобы вырваться из гнетущей атмосферы дома, я отправлялась в горы и бродила в зарослях вереска и папоротников, но держалась подальше от винокурни в Сгурр-Дху.

Июль сменился августом; папоротники побурели, а солнце согревало землю все меньше и меньше. Прожив в Глен-Клэр около месяца, я постепенно начала привыкать. Я все еще тосковала по маме и папе — бывало, вспомню их, и сердце рвется от невыносимой боли. Мне недоставало Эплкросса и морского прибоя, но, благодаря дружбе с Эллен и тому, что я все время занимала себя какими-нибудь делами, я справлялась с унынием. Еще я пыталась не думать о Нейле Синкларе, но, как ни странно, я скучала и по нему. Он волновал меня, бросал мне вызов. Я думала, что вряд ли еще когда-нибудь мне суждено его увидеть, и представляла себе, что в далеком будущем в Глен-Клэр придет весть о его женитьбе на какой-нибудь безупречной аристократке, которую его дядюшка одобрит в качестве будущей графини Страсконан.

Однажды за ужином Эллен шепнула мне, что к нам снова приезжают контрабандисты и что нам с ней нужно побыстрее лечь спать и накрыться одеялами с головой, иначе дядя Эбенезер с нас шкуру спустит. Естественно, мне вовсе не хотелось потакать желаниям дяди Эбенезера, но я видела, как напугана Эллен, и потому сразу ушла к себе и задула свечу. Мне показалось, что я расслышала голос Нейла среди других. От злости и разочарования кровь забурлила у меня в жилах — совсем как в тот день, когда мы ходили в сад. Неимоверным усилием воли я заставила себя оставаться в постели, хотя мне очень хотелось подойти к окну и украдкой посмотреть на него, когда контрабандисты будут уходить. Цокот копыт на дороге давно стих, а я по-прежнему лежала в постели не смыкая глаз.

Но я отклоняюсь от темы. Я собиралась написать о роковом дне, который повлек за собой большие разногласия между мной и дядей Эбенезером. Однажды утром у миссис Грант разболелась поясница, ее прямо скрючило от боли, и она не могла бы удержать и посудное полотенце. Поэтому я вызвалась прибраться в библиотеке. Я снимала паутину с высоких потолочных балок метелкой из куриных перьев — несчастная хозяйка перьев в воскресенье была подана нам к обеду. Комната называлась библиотекой, но, поскольку дядя Эбенезер сжег все книга, это было просто холодное, промозглое помещение с пустыми стеллажами. Мне здесь не нравилось, и я торопилась поскорее закончить, чтобы вернуться на кухню, где было относительно тепло. И вдруг мне на глаза попалась семейная библия. Она не была спрятана, но стояла на полке в самом неприметном углу. Когда-то черная кожаная обложка посерела от налипшей пыли, а позолоченные буквы на обложке почти все стерлись. Под влиянием внезапного порыва я раскрыла библию.

Не стану лукавить, я раскрыла библию потому, что вспомнила слова Нейла о том, что он внук троюродного брата тети Маделин, и мне хотелось больше узнать о его происхождении. Хотя Нейл был далеко, я не переставала думать о нем.

Под обложкой, перед самой первой страницей, был вложен листок бумаги с родословной. Имена предков были написаны мелкими буквами, выцветшими черными чернилами. Похоже, Бэлфуры были действительно старинным родом, чем любил похвастаться отец. Несмотря на бедность, семейство вело свою историю от 1353 года и были в родстве с королем Давидом II. Водя пальнем по строчкам, я заметила, что старших сыновей всегда называли Дэвидами, вплоть до поколения моего отца. Но строчка, на которой были записаны имена отца и дяди, была жирно перечеркнута, а старый пергамент пожелтел и изорвался. Я только и смогла расшифровать имя моего отца и дату его рождения — 1754 год. Имя дяди Эбенезера было написано ниже, но дату его рождения было уже невозможно прочитать.

Наверное, тут я должна была кое-что заподозрить, но мне и в голову не приходило, что отец был старшим сыном и что дядя Эбенезер может обманным путем попытаться лишить меня наследства. И даже пойми я, что дядя был младшим сыном, я бы, скорее всего, решила, что отец, ученый-книголюб, передал права на Глен-Клэр своему брату, чтобы быть свободным от ответственности и спокойно посвятить жизнь наукам. Я должна была бы задаться множеством сложных вопросов, так как была крайне любознательна, но тогда, держа в руках семейную библию и чувствуя, как история Бэлфуров тянется ко мне сквозь столетия, я ощущала только трепет от принадлежности к такой длинной цепочке имен.

Вдруг я услышала шорох и, круто повернувшись, увидела на пороге библиотеки самого дядю Эбенезера. Он уставился на меня налитыми кровью глазами. Хотя дядя еще не был пьян, он не умылся, не побрился; от его одежды воняло перегаром и табаком. Я с трудом подавила порыв открыть окна, и впустить в комнату солнечный свет и свежий воздух, потому что мой дядя всегда приносил с собой тень тьмы и страдания вместе с весьма ощутимым запахом виски и конюшен. Я присела перед ним в скромном, но уважительном книксене, постаравшись вначале отойти от него подальше. Дядя Эбенезер охотно давал волю кулакам, хотя я никогда не видела, чтобы он избивал кого-нибудь из членов своей семьи, только прислугу. У меня не было иллюзий по поводу чувств, которые он испытывал ко мне, пусть даже мы и носили одну и ту же фамилию. Иногда он смотрел на меня так, словно хотел швырнуть в меня чем-нибудь через всю комнату. Вот и в тот миг он смотрел на меня именно так. Помимо расчетливости, я прочла в его голубых глазах ненависть.