Женщины его жизни - Звева Казати Модиньяни Страница 19

Марио без стука вошел к ней в комнату. Он был еще небрит, глаза опухли от сна. На нем были пижамные штаны и футболка, от него исходил неприятный запах застоявшегося табачного дыма. Карин посмотрела на него с упреком.

– Твоя мать заболела, – объявил он.

– А что с ней?

– Ну, это нам скажет врач, он скоро будет.

Марио явно нервничал, это было видно по тому, как он курил.

– А я что могу сделать? – спросила Карин.

– Пойди приберись в нашей комнате, – приказал он тоном хозяина, не терпящего возражений.

– Сейчас, – ответила она ровным, лишенным эмоций голосом, словно печальные события ее совершенно не касались.

– А ты все хорошеешь, – заметил Марио, закрывая учебник истории, который читала Карин.

– Моя мать больна, – напомнила она, чтобы как-то выбраться из щекотливого положения.

– Вот пойди и посмотри, чем ты можешь ей помочь, – проговорил он врастяжку, незнакомым ей и пугающим тоном.

Карин поднялась и пристально поглядела на него: он стоял у двери, мешая ей пройти и жадно ее разглядывая.

– Если вы дадите мне пройти, я так и сделаю, – сказала она, не отводя взгляда.

Марио посторонился.

– Ты все еще такая стеснительная, что говоришь мне «вы»? – Его фатоватая и хищная ухмылка вызывала у нее отвращение. – А почему бы тебе не расслабиться?

Карин прошла мимо, не удостоив его ответом, и направилась в комнату матери. Внешне ее отношения с Марио строились на основе полнейшего равнодушия. Они игнорировали друг друга: она – потому что инстинктивно ощущала его полную чужеродность, он – потому что вскоре понял: все его двусмысленные и скользкие поползновения ни к чему не приведут. Но это не мешало ему пробовать снова и снова.

Карин пыталась смягчить отвращение, которое он ей внушал, стараясь его не замечать. Точно так же она относилась к мухам: если их не удавалось выгнать или прихлопнуть, не обращала на них внимания. Но отмахнуться от этой мухи было не так-то просто: она продолжала жужжать над ухом.

– Что случилось, мама? – спросила она.

– Что-то я совсем расхворалась, – ответила Мартина.

Она была бледна, волосы прилипли ко лбу, влажному от пота, но, как ни странно, теперь она казалась более юной, хрупкой и беззащитной.

– Может, просто грипп, – с надеждой предположила Карин.

Она впервые испытала щемящую нежность к этой женщине, оторвавшей ее от любимых гор, от заботливого попечения тети Ильзе и уделившей ей за три года ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы время от времени рассеянно чмокнуть в щеку ее перед выходом из дома.

– Тут пришелся бы кстати травяной отвар старой Ильзе, – с грустью заметила Мартина.

– Может быть, он действительно помог бы, – серьезно ответила девочка. – Давай-ка я здесь немного приберу, – добавила она, – а то, когда врач придет, ему и повернуться будет негде.

В воздухе стоял дух болезни, лихорадки, смешанный с запахом косметики и туалетной воды. Вокруг в невообразимом беспорядке были разбросаны платья и туфли, пузырьки и флакончики, иллюстрированные журналы, валявшиеся на постели и прямо на полу.

Двигаясь с ловкостью и методичностью человека, привычного к работе и порядку, Карин под одобрительным взглядом Мартины в мгновение ока привела комнату в порядок.

– До чего же ты не похожа на меня, – с гордостью заметила мать.

Карин взяла пластмассовую миску и салфетку, обтерла матери лицо и шею, как всегда делала тетя Ильзе, когда у самой Карин была простуда. Она смыла остатки грима, проветрила комнату и помогла Мартине надеть свежую хлопчатобумажную ночную сорочку, смелую по фасону, но все же приемлемую, вместо той, что была на ней прежде, состоявшей из сплошных кружев и воланов.

Она тщательно причесала волосы матери, потом села возле кровати и дождалась прихода врача, который установил у больной тяжелое воспаление легких и прописал сильные дозы антибиотиков.

– Тебе придется остаться дома и поухаживать за матерью, – сказал ей Марио. – Не возражаешь?

– Если это нужно, я останусь, – ответила девочка. – У меня будет время нагнать в школе.

Она не хотела показывать Марио, что на самом же деле болезнь стала важным событием, позволившим ей ближе познакомиться с матерью и впервые поговорить с ней откровенно.

– Как ты сегодня себя чувствуешь? – спросила она, вернувшись домой с покупками.

– Думаю, через день-два смогу встать, – Мартина как будто помолодела и выглядела успокоившейся и отдохнувшей.

– Ой, мамочка, – обрадовалась Карин, – вот это действительно хорошая новость.

Она отнесла сумку в кухню, расставила по местам покупки и вернулась к матери.

– Ты так много для меня сделала, дочка, – растроганно сказала Мартина.

– Это было нетрудно, – мягко отозвалась девочка.

Стоял январь, горные вершины были покрыты снегом, небо сверкало голубизной, и Карин всем сердцем тосковала по катанию на санках с ледяной дорожки на горе Сан-Виджилио, когда фантастически красивый пейзаж стремительно несся ей навстречу, а чистый воздух весело покалывал ее тысячами ледяных иголочек.

– О чем ты думаешь? – спросила Мартина.

– О тете Ильзе, – ответила Карин. – О Сан-Виджилио.

– Ты все еще о них не забываешь! – удивленно воскликнула мать.

– И никогда не забуду, – синие глазищи еще шире раскрылись, не вмещая подступивших слез.

– Все эти три года тебе хотелось туда вернуться?

– Да. – Ей было уже четырнадцать лет, ее ровесницы ездили кататься на лыжах с горы Ренон, а она все никак не могла навестить старую Ильзе из-за ревности матери.

– И ты ни разу мне ничего не сказала, – Мартина протянула руку, и девочка сжала ее.

– Я знала, что тебе это будет неприятно. Мне не хотелось с тобой ссориться.

Они болтали, как две подруги или даже скорее как сестры, встретившиеся после долгой разлуки.

– Но ведь тебя это мучило, – впервые Мартина была озабочена переживаниями дочери.

– Немножко, – она подумала о тете Ильзе, и в душе ее вспыхнула надежда на новую встречу: что-то изменилось в ее отношениях с матерью.

– Я не заслуживаю всего того, что ты для меня сделала, – сказала Мартина. – Я никогда тебя не понимала.

– Что об этом говорить? – Карин вспомнила, сколько раз она сама была больна, металась в жару и страдала от одиночества, как жаждала материнского участия, а взамен видела возле себя лишь равнодушное лицо кого-нибудь из монахинь. – Ты же была в Риме.

– Вот именно, – рассеянно подтвердила Мартина.

– Мама, – начала девочка решительно, – что ты делала в Риме, пока я училась в интернате?