Одинокие сердца - Итсасо Лосано Мадарьяга Страница 18

Одри поднялась с постели и на ощупь пробралась по темному коридору на кухню. Там она, открыв холодильник, взяла бутылку сока, открутила пробку и, опершись на дверцу холодильника, сделала несколько глотков.

Было уже три часа ночи, а они ведь собирались отправиться в путь рано утром. Одри нужно было поспать, потому что ее ждала долгая дорога. К сожалению, почти всегда, когда ей предстояло вести машину, происходило одно и то же: ее начинала мучить бессонница. На этот раз в голове Одри все время звучали какие-то отрывки из разговоров с матерью, и она уже даже с нетерпением ждала, когда же наконец сядет в автомобиль и выедет на шоссе: может, хотя бы за рулем удастся обо всем этом забыть. Одри надеялась, что, отправившись в путь, она снова почувствует себя свободной. Это чувство появлялось у нее каждый раз, когда она отправлялась в малознакомые или вообще незнакомые места. Целых две недели они с матерью будут разъезжать там, где им заблагорассудится. Кроме того, они вполне могли продлить поездку: дома их все равно никто не ждал.

Но пока что нужно было хоть немного поспать.

Одри, держа в руке бутылку с соком, зашла в гостиную, отдернула штору и посмотрела на пустынную улицу. Ей нравилось разглядывать ночной мир из окна, находясь в безопасности в собственной квартире. Она размышляла о людях, живущих напротив, об их судьбах, о радостях и горестях, о тех из них, у кого такие же проблемы, как и у нее. Еще она думала о тоске, которую могут наводить стены на находящегося среди них человека, и о дверях и окнах, через которые могут проникать радости. Тоска чувствовалась в безмолвии, в спокойствии, в гнетущей темноте. В это время суток, когда город и вообще весь мир спит, каждый человек остается наедине со своими — вымышленными им — призраками и страхами, не имея возможности куда-нибудь от них скрыться. Как бы ты ни пытался избегать их в течение дня, стоит только тебе вернуться домой — и вот они, уже ждут тебя за дверью. Они начинают осторожно подкрадываться к тебе еще тогда, когда ты снимаешь пальто и туфли и надеваешь домашние тапочки.

Первое, что сделала Одри, придя домой, — зажгла несколько источников света, чтобы они отпугивали призраков до тех пор, пока квартира не наполнится солнечным светом. Однако девушка знала, что призраки никуда не уйдут — просто затаятся и будут ждать ее. Здесь, в гостиной, несмотря на то что совсем рядом, в соседней комнате, спала ее мать, Одри чувствовала, как призраки радостно скалят зубы, словно зная, что ей от них не избавиться, что рано или поздно они к ней подберутся совсем близко и что уж тогда она не сможет от них спастись. Раньше, чтобы не думать о них, Одри включала телевизор или проигрыватель, или же звонила Джону, или оставалась ночевать у какой-нибудь из своих — еще незамужних — подружек. Однако после того как Джон ее бросил, у Одри пропала охота общаться с подругами, потому что ей не хотелось ни рассказывать, что с ней произошло, ни выслушивать сочувственные фразы и советы о том, что ей теперь следует делать. Ей не нужна ни разгульная ночь (чтобы, как говорила ее подруга Фелисити, «дать жару» и таким образом «выпустить пар»), ни просто посиделки с подружками где-нибудь в кафе, ни напряженные размышления о том, как ей теперь поступить. «Настоящего мужчину ты не встретишь в театре. Его скорее всего можно встретить в супермаркете, — говорила ей Джун. — Просто пойди вслед за какой-нибудь тележкой, набитой полуфабрикатами и коробками с пиццей. Эту тележку наверняка толкает перед собой холостяк, который совсем не прочь, чтобы кто-нибудь приготовил ему что-нибудь поаппетитнее». Одри не хотелось слушать о том, что она — замечательная женщина и пострадала совершенно незаслуженно. Не хотелось ей слушать и осуждающие высказывания в адрес Джона. Она, конечно, была бы благодарна подругам, которые пытались бы ее утешить, однако не смогла бы делать вид, будто ничего не произошло или, по крайней мере, что происшедшее не имеет для нее большого значения. Всю свою взрослую жизнь Одри согласовывала свои планы с планами мужчины, которого любила. Одри провела рядом с ним много лет и надеялась, что они всегда будут вместе…

И вот теперь от всего этого остались одни лишь воспоминания. Она снова была одна, и у нее не оказалось какой-либо заранее продуманной альтернативы на тот случай, если они с Джоном вдруг навсегда расстанутся. Она пребывала в такой растерянности, что попросту не знала, что ей делать. Одри уже доводилось переживать и одиночество, и нестабильность, порождаемую неспособностью пойти на компромисс, и отсутствие планов — в том числе и планов на ближайшую неделю. Поначалу в ее отношениях с Джоном все было именно так, однако ей удалось преодолеть этот этап и добиться определенной безопасности и стабильности: у них с Джоном всегда было заранее определено, чем они будут заниматься в ближайшие две недели и где будут праздновать Рождество.

Джон настоял на том, что у него должна оставаться его собственная квартира, хотя он и жил почти все время в квартире Одри. Их зубные щетки стояли в одном стаканчике, они пользовались общими полотенцами и купались в одной ванне — в общем, у них было общее жизненное пространство. В ее шкафу до сих пор пахло его одеколоном — одеколоном «Эгоист». Каждый раз, когда Одри открывала дверцу шкафа, этот запах с холодным равнодушием устремлялся к ней и впитывался в ее одежду. Как такое возможно? Ей, так сильно обожавшей духи, не удавалось добиться, чтобы их запах пристал к ее коже, не удавалось добиться того, чтобы от нее исходил приятный аромат духов, даже тогда, когда ее щеки были еще влажными от этих самых духов. А вот от Джона приятно пахло одеколоном и в конце дня, когда он приходил с работы домой. От него пахло одеколоном так, как не пахнет ни от кого другого, и теперь этот его уникальный запах преследовал Одри везде, где бы она ни находилась. Она перепробовала все: и держала шкаф открытым в течение нескольких дней подряд (отчего этот запах мучил ее, когда она находилась в своей квартире, еще больше), и вешала в шкафу мешочки с ароматическими травами, и обильно разбрызгивала себе на одежду собственные духи… Однако ничто не помогало, и аромат Джона то и дело набрасывался на ее обоняние тогда, когда она этого меньше всего ожидала и потому оказывалась абсолютно беззащитной. Одри страшно было представить себе то, что, по-видимому, испытала мать, когда умер ее муж. Впрочем, усилия Виолетты, наверное, имели прямо противоположную цель — попытаться сохранить в своей обонятельной памяти запах мужа — словно он еще жив — как можно дольше. Одри задавалась вопросом, не пахнет ли ее одежда ее запахом и не является ли она единственным человеком, который этого не замечает. Она чувствовала себя призраком.

Одри машинально понюхала свое запястье — и не почувствовала аромата духов, которыми побрызгала себе руки утром. А ведь она сегодня даже не принимала ванну! Одри вдруг нестерпимо захотелось искупаться, но она подумала, что сейчас для этого не очень подходящий момент. Она примет ванну, когда остановится в какой-нибудь гостинице во Франции. Или же когда вернется из Франции и снова окажется дома одна. Сейчас же надлежало думать лишь о предстоящей поездке. Одри решила присесть в кресло и немножко почитать, чтобы проверить, не захочется ли ей спать. Накинув на плечи одеяло, она закрыла дверь, чтобы ненароком не разбудить мать.

Однако вскоре в коридоре послышались шаги: мать, похоже, поднялась с постели и пошла на кухню. Одри услышала, как Виолетта наполнила электрический чайник водой и поставила на стол чашки. Судя по звуку, две. Одри была сейчас совсем не прочь, читая, прихлебывать вкусный чай. А вот разговаривать ей не хотелось. Она и так почти весь прошедший день разговаривала с матерью и выслушивала ее советы, а потому сейчас ей хотелось побыть одной.